Василий Гущин: Год облома

1000inf.ru 

«А как же текстиль?» – спросят меня, например, коммунисты. Я отвечу, что прошедший год стал годом разбившихся надежд текстиля. Многие текстильщики начали задумываться о том, что яма, которую они выкопали, слишком глубока и дальше копать не стоит, иначе просто не выбраться. 

Год получился крайне тяжёлым не только из-за геополитики, но и из-за стечения многих обстоятельств. Отсутствие роста в экономике уже констатировано на федеральном уровне. А что значит отсутствие роста в экономике при растущей задолженности компаний и домохозяйств? Это значит, что люди «проедают» будущее. Сейчас приходит критический момент, когда платить по долгам нужно много, а доходы не растут. В такой ситуации самый сильный спад приходится на отрасли промышленности, а также сферу торговли и услуг, ориентированные на потребительские товары и услуги не первой необходимости. Текстильная промышленность в их числе. 

После вступления в ВТО, кто бы что ни говорил, реализуется самый негативный сценарий. И самое главное – текстильный бизнес лишили надежды, всем дали понять, что нас просто сдали Азии. Когда Минпромторг посчитал, сколько потеряет отрасль, – а это миллиарды рублей, чиновникам задали резонный вопрос: кто всё это будет компенсировать? А в ответ услышали: вы – бизнес, ищите резервы. Я, конечно, не могу точно оценить ситуацию в других отраслях, пострадавших от вступления в ВТО, но мне представляется, что там аналогичная ситуация. И нельзя не признавать ошибку (я имею в виду вступление в ВТО), её нужно осознать и проанализировать. Лично я рассуждал так же: нам ВТО не страшна, мы давно уже работаем в ситуации, когда рынок свободный, – но не учитывал одного: у российского бизнеса недостаточно воли и капитала, чтобы противостоять натиску конкурентов. Людям нужна ещё какая-то поддержка, надежда и хотя бы ощущение защиты, пусть даже самой защиты нет и не будет. А сегодня уже бесполезно догонять ушедший поезд, он всё равно едет быстрее, чем бежит человек. Поэтому, на мой взгляд, 2014 год для многих, кто работает в реальном секторе экономики, особенно для тех, кто занят в сфере производства, – это год облома. 

Рискну обратиться к теме состояния общества. По большому счету сейчас и у бизнеса, и у власти одна задача: мы все заинтересованы в том, чтобы люди были заняты чем-то осмысленным, чтобы они развивались, чтобы они ощущали свою нужность и чтобы они могли получать за это деньги. Исключение из этой формулы работодателей-бизнесменов, которое никто официально не объявлял, но которое культивирует бюрократия, привело к тому, что масса работников оказалась вне системы, которая обеспечивала бы их развитие и благосостояние. И похоже, что у властей всех мастей по-прежнему нет понимания. Возможно, они считают, что первыми на вилы поднимут тех, кто ближе, то есть бизнесменов. Это даёт им какое-то ощущение безопасности: мол, у них ещё есть время, чтобы добежать «до канадской границы». Это странно. 

Сегодня, с одной стороны, бизнес вычеркнут из формулы сбалансированного общества, а с другой – без него никак. Вроде без малого и среднего бизнеса обеспечить функционирование устойчивой технологической и экономической системы невозможно, но крупные корпорации всех «сожрали» и уже стоят от трубы до прилавка. Это были самые большие риски госкапитализма, которые существовали, и сегодня они реализуются в полной мере. 

Небольшое лирико-экономическое отступление. Великий русский учёный Борис Иванович Кудрин, автор теории техноценоза, утверждал, что во всех системах основным фактором устойчивости является сосуществование большого и малого – и в экономических системах, и в технологических, и в экологических. То есть, например, в живой природе есть баланс между плотоядными и хищниками, крупными и мелкими животными, между теми, кто кушает плоды, теми, кто кушает тех, кто кушает плоды, и теми, кто кушает паразитов, которые сидят на всех них. И этот баланс должен соблюдаться, иначе система рухнет. Точно такие же законы работают и в экономике, и в технологиях. Например, некая нефтехимическая компания в России хочет быть похожа на некую компанию в Европе. Но европейская компания, например, говорит: мы специализируемся в этом и вот этом. А всё, что дальше по цепочке переработки, всё, что ближе к конечному продукту, ближе к потребителю, мы отдаём более мелким фирмам, предпринимателям. Мы готовы с ними сотрудничать, в том числе давать деньги на новые разработки – гранты, посевные инвестиции и прочее, но сами мы туда не пойдем. Аналогичная российская компания съедает всё: сначала она съест всё до скважины, а потом хочет съесть всё до прилавка. Но это безумие, это противоречит самым главным принципам устойчивости системы. И мы сегодня с этим живём: в России многообразие стало чем-то ненужным. Почему-то опять идут разговоры о национализации, укрупнении, возврате к каким-то методам управления прошлого. В экономике это упрощение приведёт к деградации. Конечно, если у нас бизнес, который около бюджета или около энергетических гигантов, умеет только издержки надувать, – наверное, компетенций особых не требуется, но кто-то должен хоть на минуту допустить, что существуют другие компании, которые работают по-другому. Иначе такие «другие» компании просто не будут появляться. 

К сожалению, в России трудно понять, что мы живём в мире, где рулит интеллект и где многое нацелено на обслуживание интересов и усилий интеллектуалов. Что деньги служат лишь средством, которое используется людьми для развития стран, экономик, для повышения культурного и образовательного уровня наций. Мы живём в стране, где значение денег гипертрофировано – денег в смысле резаной бумаги и электронных записей на счетах. В итоге Россия стала страной, где добавленная стоимость создаётся в однодневках, где зарабатывать умеют только раздуванием издержек. Это чудовищно и это большая проблема. Беда и в том, что если кто-то пытается работать по-другому: производить, работать на прибыль, делать что-то новое, созидать, то наталкивается на полное непонимание. Я ощущаю это в связи с реализацией проекта по строительству комбината химволокна в Ивановской области. К сожалению, вокруг проекта множество даже не сомневающихся, а тех, кто готов выкопать яму и подставить подножку. Я хочу заявить, что честно работаю на «Иврегионсинтез», на область, на текстильную промышленность, и это даёт мне колоссальное моральное преимущество перед брехунами, которые кроме ложки в руках ничего держать не умеют. 

Если продолжать тему «правильного» бизнеса, то я считаю, что в бизнесе важнейшая вещь – прибыль. Прибыль – это то, как оценивает человечество твой бизнес. Оно готово платить больше или меньше за ту услугу или тот товар, который ты предложил как предприниматель. А всё остальное второстепенно. Поэтому если ты умеешь создавать ценности, за которые человечество платит больше, чем они тебе обошлись, это и есть предпринимательство. А если ты умеешь воровать, если ты умеешь раздувать издержки разными способами, потом добиваясь того, чтобы тебя не посадили, соответственно, от всех откупаясь, – это не бизнес. К сожалению, именно этот, второй способ в России бизнесом и называется, и поэтому мы имеем в обществе негативное отношение к бизнесменам в целом. 

Наверняка кто-то сейчас скажет: а что это Гущин рассуждает о рыночных принципах, а сам создал компанию на бюджетные деньги? Я перестал удивляться подобным вопросам некоторое время назад, но если они возникают, то значит, это кому-то нужно. Всё, что написано далее, не оправдание, а вербализация определенных размышлений. 

Что касается вложений в проект «Иврегионсинтез», нужно сказать следующее. 300 миллионов рублей, выделенных из бюджета, – это не субсидии на то, чтобы компания жила, тратила их и как-то существовала. Деньги вложены в актив, у которого есть стоимость. И стоимость этого актива бюджету должна вернуться. Как именно будут израсходованы эти деньги, будет решать собственник, то есть область (в лице правительства области или губернатора), а моя задача – сделать качественно свою работу. Результатом должны стать подписание контрактов, обеспечение финансированием, готовая документация, соответствующая всем социальным и экологическим нормам производства, и в конечном итоге –построенный комбинат и выпуск продукции. О других вещах я не думаю. 

Да, нужно учитывать глобальные риски. Первое, что приходит в голову, – валютный риск. Но на горизонте десяти лет он не имеет значения, тем более если продукция, которая предполагается к выпуску, конкурирует с импортом, потому что цены на весь импорт номинированы в валюте. Это как раз наш случай. Да, если мы конкурируем с импортом, валютные колебания могут в определенной степени нас беспокоить, но только с той точки зрения, что они создают дополнительный риск в целом по экономике и увеличивают стоимость финансирования. И для команды «Иврегионсинтеза», и для банкиров, и для инвесторов очевидно, что на десятилетнем горизонте для такого проекта вообще не важно, в какой валюте он профинансирован – в евро или в рубле. Поэтому валютный риск мы сейчас оцениваем нейтрально. 

Есть и общеэкономические риски. Одна простая мысль определяет моё стратегическое видение ситуации в текстиле: сейчас люди в возрасте до 40 лет составляют около 50% трудоспособного населения, это люди с другой ментальностью, это люди с другими ожиданиями по условиям труда, по качеству рабочих мест и по уровню оплаты своего труда. Если вспомнить Маркса и курс политэкономии, который читали в вузах, то был такой закон соответствия уровня производительных сил уровню производственных отношений. Собственно, этот закон был сформулирован для индустриальной эпохи, когда стояла задача поставить в цеха большие массы крестьян. Их нужно было выучить до определённого уровня, чтобы они знали цифры, могли читать чертежи, использовать штангенциркуль и т.д. Семи классов образования было достаточно. Потом технические требования стали расти, уровень и качество персонала стали улучшаться. И в 1990-е мы попали в ситуацию, когда развитие индустрии остановилось, а человеческий капитал продолжил развиваться. Я согласен, что утечка мозгов серьёзно обесценила человеческий капитал России, но и сейчас его качество приличное, и оно с каждым годом улучшается за счёт притока молодёжи в индустрию и в сервис. И что мы видим? Сейчас уже проблема не в том, как окультурить людей и дать им начальное образование, чтобы они цифры понимали. Сейчас стоит другая проблема, причём именно перед предпринимателями: нужно предложить этим людям такие условия труда, которые бы соответствовали их культурным, материальным и эмоциональным запросам. И то несоответствие действительности и запросов общества, которое есть сейчас, – это скорее проблема бизнеса, чем государства. Бизнес массово не создает такие рабочие места. 

Когда я бываю на различных конференциях, совещаниях и других мероприятиях и слышу про восстановление системы профтехобразования, мне это удивительно. Потому что я не знаю, кому сегодня нужна система профтехобразования, ориентированная на индустрию 30–50-х годов ХХ века. Сегодня нужны другие рабочие места. Выступая в этом году на Плёсском форуме (в этом году его основной темой была промышленная политика), я приводил данные о том, как идёт процесс реиндустриализации в Соединённых Штатах в период 2009–2013 годов. Итогом кризиса 2008 года стало падение объёмов международной торговли и транспортных перевозок. Соответственно, следом за падением объёмов повысились цены на транспортные перевозки и цены на поставляемую продукцию. И сразу возникла экономическая заинтересованность в возвращении производств. Это был триггер, но не фундаментальная причина. Фундаментальной причиной стало появление технологий, которые позволяют сегодня предложить совершенно другой уровень рабочих мест. В итоге сейчас вернувшиеся в США предприятия производят продукции на миллиарды долларов и при этом половина из них имеет численность до 10 человек. А рабочее место на таком предприятии – это компьютер или тот самый планшет, с которым уже дети играют, а мы рассуждаем о профтехобразовании, которое в принципе не нужно. Нам нужны толковые инженеры, которые способны создавать роботизированные и автоматизированные комплексы, технологии для этих комплексов и продукты, производимые по этим технологиям. Поэтому для меня нет вопроса, почему не хлопковый текстиль, а технический текстиль. Потому что сегодня невозможно поставить к станкам армию людей, готовых работать за небольшие деньги, необразованных, не имеющих никаких культурных устремлений, кроме телевизора. Сегодня молодёжь к этому не готова. А наше общество – это молодёжь. Наше настоящее – это молодёжь. Не будущее, а настоящее. Посмотрите, как всё меняется вокруг нас и как мы меняемся вслед за этим. Я имею в виду, например, как мы стали использовать средства связи и коммуникации. Мы приобрели другую мобильность. Для кого это всё делалось? Всегда это всё делалось для молодого поколения и потом распространялось на более старшее. 

Так что надо принимать за аксиому тот факт, что общество изменилось, или, как нас учили в политэкономии, изменились производительные силы. И сегодня «Иврегионсинтез» создает другие производственные отношения. Мы хотим построить комбинат и за ним вниз ещё целую цепь производств, где были бы другие условия труда, где у предприятия была бы другая возможность по уровню заработных плат. Ведь сегодня на любом существующем текстильном предприятии доля затрат на заработную плату составляет порядка 25-35%. А на проектируемом комплексе ПЭТФ – 2,5%. И если зарплату поднять сразу даже на 20%, то на нашем предприятии в общем объёме затрат это даст прирост с 2,5 до 3%. А какое производство сейчас выдержит рост с 25 до 30% или с 35 до 42%?.. То-то и оно. 

Поэтому сегодня всем надо проснуться, перестать мыслить категориями прошлого и мечтать о восстановлении производственных отношений ушедшего века, а чётко понимать, что общая задача и бизнеса, и власти (кстати, власть в этом вопросе, как ни странно, идёт впереди бизнеса) – предложить вот этому поколению, даже двум поколениям, потому что следующее уже подходит к порогу активной трудовой деятельности, новые производственные отношения. И лично для меня главный вопрос заключается не в том, нужно или не нужно делать то, что я сейчас делаю, а в том, чтобы процесс стал необратимым, чтобы мы прошли точку невозврата. И чтобы все мысли, мол, давайте «Иврегионсинтез» прикроем, которые сейчас появляются у чиновников по одним мотивам, у конкурентов по другим, у общественности по третьим, просто исчезли. У общественности, кстати, эти мысли чаще всего возникают из-за того, что в проекте маячат какие-то бюджетные средства, а их использование у нас тождественно воровству. 

Да, для меня реализация проекта комбината синтетического волокна – своего рода вызов. И я считаю, что раз Россия на сегодняшний день вполне постиндустриальная страна и раз мы хотим для этой страны хорошего настоящего, то мы (я имею в виду мы, предприниматели) обязаны думать прежде всего о том, чтобы предлагать рабочие места, соответствующие запросам общества. Вот это для меня принципиальнейший вопрос. 

Возвращаясь к рискам: есть ещё риски рыночные и риски маркетинговые. Например, резко упадёт уровень жизни населения (что сегодня вовсе не кажется нереальным), перестанут строить дома, заводы и дороги, а именно здесь в основном используется технический текстиль. И что тогда будет с комбинатом? Да, такие ситуации возможны, но они шоковые и, как показала практика, в итоге сходят на нет, а промышленные предприятия остаются. Да, бывает, что после подобных шоков лихорадит целые отрасли. Бывает, что следом за этим страдают и, казалось бы, не связанные с ними производства, но стоящие в цепочке поставок. Тем не менее всё потом восстанавливается. Потому что жизнь не стоит на месте. Помимо того что потребитель делает выбор, отдаёт деньги и оплачивает стоимость продукта, есть ещё другой фактор: предприниматель, создавая предложение, пытается сделать его таким, чтобы потребитель отдал ему деньги. Вспомните учебники: не только спрос стимулирует предложение, но и предложение рождает спрос. Так что это дорога с двухсторонним движением. Возьмем те же смартфоны: 10 лет назад у нас просто не было такой потребности – носить Интернет с собой. Теперь она есть. Так что на больших отрезках времени подобные риски выглядят несколько по-другому. В моменте – да, в моменте всё это неприятно. В моменте, на мой взгляд, мы сегодня переживаем этап, который, по-хорошему, нужно было пройти в 2009 году. Это этап списания долгов. 

Дело в том, что долга в экономике, особенно в корпоративном секторе, накопилось чудовищно много. И эта ситуация могла развязываться двумя способами. Первый способ – падение стоимости денег, то есть снижение процента до нуля, как в США или Европе, чтобы долг стал для заёмщика необременительным. Второй способ – массовые банкротства и жесткая посадка экономики. В каждой стране денежные власти по-своему решают вопрос. Функция Центробанка – по большому счету не борьба с инфляцией. Его функция – найти цену денег в экономике, которая обеспечивает экономический рост. Сейчас, не сумев найти эту цену денег, ЦБ РФ делает работу над ошибками: на сегодняшний день цена денег такая, что не выгодно ни кредитовать, ни кредитоваться. Ещё раз повторюсь: этот риск есть только в моменте. Потому что такие ситуации не длятся десятилетиями. И именно поэтому я не делаю никаких выводов. То есть я считаю, что фактор девальвации для того дела, которым я занимаюсь, нейтрален. 

Есть ещё политические риски, которые можно условно разделить на федеральные и региональные. Со стороны может показаться, что внимание федеральных властей к нашему проекту – это серьезный плюс, но лично я не заинтересован в таком внимании: чем выше мы забираемся, тем серьёзнее у нас оппоненты и соперники. Комбинат синтетического волокна не только непростой в техническом исполнении проект, но и проект, который затрагивает интересы очень многих в Российской Федерации. Затрагивает интересы импортеров, нефтехимиков, интересы отдельных лоббистских групп. Поэтому, на мой взгляд, надо спокойно делать дело, и особого внимания к этому привлекать не стоит. Региональные политические риски – это гипотетическая смена губернатора: придёт (по каким-то причинам) новый человек и прихлопнет проект. На мой взгляд, такого риска в принципе не существует, потому что создание крупного предприятия – это шанс для нашего региона, и этот шанс попытается использовать любой его руководитель. И Михаил Александрович, и Павел Алексеевич об этом довольно внятно заявляли. 

В целом же геополитические события сегодня привели к тому, что ресурсная база российской финансовой системы оскудела. Банки остались без ликвидности или держат её в таких активах, которые, по их мнению, на текущий момент обеспечивают им наибольшую безопасность, то есть в иностранной валюте и в иностранных активах. Это плохо, потому что альтернативных источников для развития экономики нет. Естественно, это прекрасно понимают и те, кто вводил санкции. Они осознают, в какой финансовой и технологической зависимости от западного мира сегодня находится Россия. Так что геополитическая обстановка, конечно, не способствует тому, чтобы в России появлялись новые проекты и чтобы промышленность в России чувствовала себя уверенно. А это порождает новые рыночные риски. Например, есть дешёвый иранский гранулят, который может поставляться по Каспийскому морю на Кавказ, где есть предпосылки для развития текстильного производства. Одна крупная турецкая компания, например, уже рассматривает перенос своих мощностей в Дагестан. Не знаю, насколько это оправданно с точки зрения бизнеса, но нам надо понимать, что сегодня не все страны находятся в жесткой конфронтации с Россией. Некоторые страны и бизнес этих стран попытаются воспользоваться шансом и прибрать рынки России к рукам. 

Если честно, то я пока не встречал ни одного конструктивного оппонента. То есть оппонента, который предложил бы другой, не текстильный вариант развития нашего региона, который бы аргументированно сформулировал концепцию превращения Ивановской области в Силиконовую долину или, например, в Лазурный берег (ведь у нас сейчас любят говорить, что у региона огромный научный, образовательный и туристический потенциал). На мой взгляд, на вопрос «Как улучшить жизнь миллиона человек в Ивановской области?» ответа сегодня нет. Да, мы должны рассчитывать только на собственные силы, но сегодня ни одного осмысленного, внятного и концептуально законченного проекта кроме «Иврегионсинтеза» нет. И если мы его не построим, то его здесь не построит никто. 

Когда наша команда обдумывала концепцию развития текстиля в Иванове, мы ни в коем случае не планировали, что «Иврегионсинтез» построит здесь всё. И я противник того, чтобы вкладывались только бюджетные деньги, чтобы пытаться развиваться нерыночными методами. Мы чётко понимаем, что наша задача – сделать процесс строительства комплекса ПЭТФ необратимым, запустить его, вывести на проектную мощность, обеспечить продажи и маркетинг. И всё же вместе с правительством области мы планируем создать условия (в том числе с использованием мер финансовой поддержки), чтобы именно в нашем регионе «приземлились» переработчики. Причём мы смотрим не только на российских инвесторов, но и на зарубежных. Вот тогда мы сможем считать задачу решённой. Сложность и, я бы сказал, многослойность концепции – это серьёзный вызов. Отчасти сложность задачи становится защитой менеджмента компании. То есть я не знаю человека, который придёт в «Иврегионсинтез» и будет реализовывать чужие идеи – он будет реализовывать свои. Если это будут не мои идеи – я работать не буду. Но на сегодняшний день я конкуренции не ощущаю. На сегодняшний день я ощущаю только давление со стороны, но не конкуренцию. Альтернативных жизнеспособных концепций развития текстиля в регионе пока нет.