Фото: Варвара Гертье
Жителям Ярославля, Костромы или Владимира легко бы было ответить на этот вопрос – у них Кремли, исторические центры и всякое такое. А у нас что показывать? Куда сводить приезжего человека? И вдруг меня как будто осенило, и я неожиданно для самого себя начал перечислять, загибая пальцы: «Можно встретиться с писателем Агаповым. Или навестить поэта Кузнецова (во время нашего разговора он ещё был жив). Или в мастерские… У нас в Иванове целое созвездие замечательных художников, совсем не местечковых. Помести их работы на всероссийских выставках или в галерее современного искусства – они не затеряются: Бахарев и Ершов, Климохин и Мухин. Посмотрим картины – скучно не будет. Если повезёт, сходим на концерт к Александру Сакурову или Роману Зотову…»
В итоге адресов набралось довольно много. Правда, в Иванове все они существуют как бы за кадром: кто-то их знает лучше или хуже, но какого-то не то что ажиотажа, но и здорового любопытства, интереса к этим личностям нет. Большинство из них вынуждены действовать отчасти как партизаны, герои подполья, хотя это гордость нашего города.
Ивановская писательская организация меньше всего заинтересована в том, чтобы иметь дело с настоящими писателями – им интересны только дилетанты и «троечники». От любой выдающейся личности они готовы чуть не отстреливаться или баррикадироваться.
Если листать недавно изданный альбом «Художники земли ивановской», то возникнет стойкое ощущение, что ивановская живопись в преобладающем большинстве представляет собой что-то серое и обыденное. Виноваты, естественно, не художники, а составители.
У нас как-то принято ругать чиновников, что они недостаточно уделяют внимания вопросам искусства, но то, что им обычно подсовывают местные функционеры как «литературу», «живопись» или «графику», внимания и не стоит! Взять тот же альбом. В кои-то веки был шанс, были средства. А сделали скучную, унылую энциклопедию, да ещё и по принципу убогой уравниловки. А ещё такой случай в ближайшее время местному отделению Союза художников вряд ли представится. Вся надежда на частную инициативу.
Моё вступление несколько затянулось. Далее обзор избранных событий, которые случились в культурной жизни нашего города за прошедший период.
РИСУЕТ ПТИЦЫН
Что есть «событие»?
Почему-то открытие очередного торгового центра в Иванове для меня не событие, а выставка графики покойного Олега Птицына – событие. Его персонажи – не позирующие куклы, а русские, советские люди: городская интеллигенция, деревенские старики, смышлёный, бывалый «братка» с усмешливыми глазами. Видно, что писал их не обученный рисованию робот-копировщик, а мягкий, отзывчивый, талантливый человек, у которого стоит поучиться не только рисунку.
Портрет – основная его стихия, но на выставке также представлены и работы из серии «Хроники Павловского оврага». Птицын, заметим, воспел не парк, не проспект, не уютные скверы, не сохранившиеся в Иванове дома эпохи конструктивизма, не многочисленные фабрики, а заглохший овраг, расположенный в центре города.
Покосившиеся домики, накренившиеся заборы, забытый уголок, худая кадка, мужчина с одуванчиком, заброшенные огороды… Птицына привлекает поэзия запустения, постепенного обветшания уходящей милой, любезной старины, кажущейся доброй.
Погиб художник скоропостижно и рано, в пятьдесят три, – провинция заела. Та самая мягкость, переживательность характера мешала ему идти по головам, вырваться из силков. Энергичный, оригинальный человек, который не может разрушить подавляющие его обстоятельства, часто кончает тем, что начинает разрушать самого себя.
А всё равно он – герой, карандаш его – бойкий, и ему интересны его герои. Учитесь у Птицына – учитесь летать, учитесь смотреть на человека по-человечески.
ИЗ ИВАНОВА – НА ТАЙМЫР
«Территория холода/Территория сердца» – так называется вышедшая в этом году книга сценариста и режиссёра-документалиста Светланы Олексенко, посвящённая поездке в Заполярье, на полуостров Таймыр, где она познакомилась с природой Арктики, жизнью каюров (погонщиков собачьих упряжек) и коренных народов Таймыра – долган и нганасан.
С одной стороны, текст подан как упорядоченные дневниковые заметки, но поскольку он издан отдельной книгой, то требования к нему, естественно, становятся гораздо выше, чем просто к личному дневнику. Книга, в общем, читается легко, но эта лёгкость не всегда в плюс. Хотелось бы больше авторских, а не общих выражений в описании пейзажей, людей, животных, сюжетных коллизий. От затёртости слов возникает водянистая поверхностность изложения. Пейзажи не завораживают, мороз не кусает, дружеская любовь и симпатия главной героини к долганке Асе названа, но читателю не передаётся.
И как мало Севера! Откровенно не хватает мелких деталей, передающих трудности быта или красоту и необычность таймырской природы. Слова типа «мордуленция» или «моя изношенная тушка» больше раздражают, чем придают занимательности. Экзотический и этнографический колорит в данном случае не спасает – язык и образность Олексенко всё равно находятся в плену шаблонов. От «Территории холода» не веет холодом, на «Территории сердца» не хватает сердца.
Автор много места уделяет описанию своего самочувствия (видимо, сказывается, что по профессии она врач), но от этого в очерках не становится больше её самой, её индивидуальности – складывается ощущение, что территория не освоена и взгляд пробежался по ней слишком прытко, не показал нам, что такое на самом деле снежные наносы или даурская лиственница, что в них волшебного, как живут собаки, как люди борются и дружат со стихией.
На многочисленных фотографиях, иллюстрирующих книгу, всё это есть (и тундра, и лиственницы, и заледеневшие таёжные озёра, и низкое солнце над пустынным и плоским пространством Севера), а в тексте нет – про них читаешь, но не видишь, а мне как читателю очень хочется их увидеть, пережить вместе с автором, ощутить тот же пробуждающийся азарт, который делает читателя писателем, соучастником открытия, похода, путешествия.
Что в книге понравилось? Удачны и неожиданны вкрапления нумерологии, ненавязчиво рассыпанные по ходу повествования; удачно заявлена интрига сосуществования одной женщины и четырёх мужчин-«мушкетеров» в условиях практически изолированной, полярной охотничьей избушки. Хороши отдельные выражения и зарисовки: «арбузный запах чистого снега», «тишина была густой и осязаемой». «Тишина обволакивала и закладывала уши. Едва различимый, откуда-то доносился ритмичный звук, напоминавший тиканье часов. До меня не сразу дошло, что я слышу стук своего сердца. В чёрном небе северное сияние чертит гигантскую зелёную кардиограмму. Рисунок понемногу разматывается и стекает прямо мне за шиворот. Ну вот, теперь вся шея будет зелёная… Долганы говорят, если громко свистнуть, северное сияние заиграет. Но свистеть абсолютно не хочется».
Если бы вся книга была такой! Но по большому счёту – слова не найдены.
ПОВОРОТ НЕ ТУДА
«Сверхпроводник» – это уже третья книга стихов ивановской поэтессы Софьи Рэм. В аннотации сборник заявлен как «одновременно экспериментальный космодром поэтического зрения, программа «русского инопланетянства» и книга-псалом художника-медиума». Ох, как надоели за двадцатый век эти «русские инопланетяне» и «художники-медиумы» – так же в своё время осточертели передвижники или «русский авангард», который из авангарда быстро превратился в нагретое место и стал представлять собой наезженную колею.
Свой голос надо пробовать, а то его не узнаешь – всю жизнь проживёшь по чужой указке и с чужих слов и даже не заметишь, что тобой верховодили (обстоятельства, люди, культурная насмотренность или начитанность).
В случае с Рэм автора губит именно начитанность, её стихи слишком филологичны, они «университетские», целиком из книги, а как писала Эмили Дикинсон: «Поэзия в книгах – мёртвый клад// Настоящие стихи летят». Сборник открывается строчками:
Парадигма меняется, каплет время,
Отмирая медленно в подоконник.
Отмеряя верность, шуршит покойник,
Будто космос льётся ему на темя.
По-моему, это просто слова – они по сути ничего не значат, так можно писать бесконечно долго и бесконечно скучно. Есть некоторые декоративные красоты, но ради чего? Они только прикрывают хаос и пустоту. В сборнике Рэм филология кромешно победила литературу, вытеснила её.
Жаль. Работа со словом не должна отменять работы с сутью. Когда Хлебников писал про «Бо сломанных стволов и белых щепок», «Мо зелени», «Ро синих глаз», про то, как оляпка «нырнула в че воды», – это для него, шамана и аргонавта, менее всего была отвлечённая филология или интеллигентское словоблудие. Для него это была в первую очередь алхимия, позволяющая сплавлять живое и мёртвое, твёрдое и жидкое, предметное и абстрактное, названное и неназванное.
А «Сверхпроводник», несмотря на название, никуда не ведёт. Инопланетянство в нём только продекларировано. Сборник получился приземлённым и заумным.
О СТАРОМ ПИРАТЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО…
12 октября не стало поэта Станислава Кузнецова.
Его стихи, мало понятые профессорами и филологами, увлекли людей с открытой душой. Читатели, которые привыкли считать современную поэзию заумной и скучной, открывая его книгу, возвращали себе радость чтения, радость открытия, лёгкость и ненарочитость разговора по существу.
Как песни Высоцкого, стихи Кузнецова обращены ко всем. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы их понять, – надо быть человеком: думающим, влюблённым, участвующим в жизни, а не сидящим сбоку припёку.
Ивановский художник Валерий Бахарев верно подметил в творчестве Кузнецова «что-то фольклорное». Народный язык, народная образность, юмор и смекалка не лезут на первый план, не заслоняют автора, а помогают ему выразиться полнее и интересней.
При жизни, как водится, Кузнецова не ценили.
В Ивановской писательской организации к нему отнеслись высокомерно и холодно – то ли из дилетантизма и ограниченности, то ли из зависти, потому что Кузнецов, не состоявший ни в каких литобъединениях и писательских союзах, всех опередил и заткнул за пояс.
С собственной жизнью он справиться не мог (работал грузчиком, вахтёром, дворником, жил как придётся) и в то же время преследовал судьбу умнее всякого зверя.
«Ведь жизнь мгновенна», – написал 62-летний поэт в своём последнем стихотворении. «Живите дольше, чище…»
Земля ему пухом. Когда сочинял, он был счастлив.
ЖАЛКОЕ ЗРЕЛИЩЕ
В минувшем году на улицах Иванова новые скульптуры или, как модно говорить, «арт-объекты» росли как грибы, и уж если продолжать «грибную» метафору, то надо сказать, что это были далеко не белые или подосиновики, а что-то иное.
Взять хотя бы милую и безобидную лавочку на площади Пушкина, украшенную надписью «Ивановский драмтеатр – место, где фотографируются». Я-то грешным делом всегда думал, что ивановский драмтеатр – это место, где показывают спектакли. Оказывается, нет, спектакли – не главное. «Пальцы из земли», «ширинка-молния…» – это тоже арт-объекты из проложенного в Иванове селфи-маршрута.
Я не против весёлого, не против провокации или дурачества в искусстве, но пусть баловство будет красивым и остроумным. Как в стихах небезызвестного Козьмы Пруткова или нашего же ивановского поэта Виктора Ломоскова. Во всём нужен вкус – и в баловстве, и в юморе тоже, а то безвкусица уж как-то слишком зашкаливает. Она как будто уже и доминирует.
За прошедшие лет двадцать не только в Иванове, но, похоже, вообще в стране (и в европейском, и американском мире тоже) случилось страшное: бессмыслицу стали воспринимать всерьёз. Как будто не было ни Шекспира, ни Фолкнера, ни Летова, ни Гомера.
ПРИЯТНОГО ЧТЕНИЯ
Говорят, что книги теряют читателя. Книги вообще уходят (и правильно делают!).
Сама идея, что мир, жизнь можно отразить в слове, уже не воспринимается – у людей атрофируются внутренние рецепторы. Даже в России, якобы самой читающей стране мира, люди читают всё больше по привычке, магия текста превращается в соблазн развлечения, и естественно, что писатели растеряны – а может ли растерянный человек идти с рогатиной на медведя?
Может – не может, а всё равно идёт!
У Натальи Мизоновой, почётного гражданина города Иваново, вышел новый (второй по счёту) сборник рассказов. Прошло уже полгода с момента издания, а никто в ивановских СМИ о нём толком не высказался, не оценил, не потрудился найти слова. Видимо, что-то происходит с журналистикой, а вернее с теми, кто ей занимается, – с людьми.
Вот и мизоновская книга о людях – виновниках всяких интересных случаев, чудаках, саботажниках, музыкантах, пьяницах, снегурочках и чиновницах, неотёсанных талантах и безродном благородстве. Нет в этой книге каких-то значительных описаний природы, архитектурных достопримечательностей, краеведческих отсылок или исторических справок, философской тягомотины.
Есть Боцман, Ларочка, РМ, Грибов.
Даже текстиль («ткани, «тряпочки», сыгравшие такую значительную роль в жизни автора книги) присутствует под обложкой лишь как иллюстрации. Плёс, Иваново – это только фон, чтобы можно было рассказать о жизни, о том, что она уходит и не вернётся и как надо её любить и уважать. Книга Мизоновой по-хорошему нравоучительна. Её любимые эпитеты – «красивый» и «умный». Она частенько награждает ими своих персонажей, и как-то оглядываешься после прочтения и сам замечаешь, какие люди вокруг красивые и умные (и как они могут при этом опуститься).
Автор немного мифологизирует излагаемые события – шутливо, с толком. Как художнику и модельеру, ей важно, чтобы её герои хорошо выглядели, при этом «хорошо» – не значит благообразно или прилизанно. Мизоновой удаются ёмкие, лаконичные характеристики («Язык как бритва. Серьёзности никакой»), содержательные финалы. Иногда возникает перебор с сентиментальностью, размазанной восторженностью и прекраснодушием, но это, видимо, черты поколения – шестидесятников, народа оттепели.
Где-то автор излишне заигрывается в простушку, но выручают юмор, житейская наблюдательность и чисто творческий, неприземлённый взгляд даже на «г…но, которое течёт из уборной прямо в кухню».
Книга получилась красивая и умная, а вот название – неудачное, какое-то пыльное: «Ковёр-самолёт».
МОИ КАПРИЧОС
Ночь стукнула лбом и столкнула меня в прорубь. Когда я вынырнул, прорубь окружали какие-то люди – у них отрезали языки, и они размахивали отрезанными языками. Потом они стали кидать их в меня, словно снежками (метили мне в голову), как будто хотели загнать меня обратно – под лёд, в полынью, – но я не сдавался и только по возможности закрывал лицо руками, надеясь на то, что языки скоро кончатся. Так в принципе и вышло – удары прекратились, и люди бросились в разные стороны, одетые по-зимнему тепло и бесформенно.
«Что это было?» – спросил я у Мары. «Истемна истинно», – сказала ведьма.
