Есть старая история про оптимиста и пессимиста: у одного стакан наполовину пуст, у другого наполовину полон. Хотя предмет разговора один и тот же. У творческого же человека стакан всегда с верхом, даже если в нём ничего нет. Валерий Бахарев и Владимир Волков стали скульпторами немножечко от балды. Никто им соответствующих дипломов не выдавал. Могло не подфартить и ничего не получиться, но оба сумели заявить о себе.
Владимир Волков собирает свои работы из подсобных железок: крючьев, кранов, навесных замков, кусков ржавой кровли, разводных ключей, водопроводных труб – того, что, как говорится, под руку подвернётся.
Валерий Бахарев вытёсывает фигуры из дерева – поленьев, брусьев, брёвен из разобранной клади домов. Он превращает их в тотемные идолы, которым молятся папуасы.
Оба кустари, но официальные памятники, установленные в городе за последнее время (ивановским фабрикантам Бурылину и Гарелину), заметно уступают самобытной альтернативе, потому что заказ – одно, а вкус и талант – другое. Сам мир – другой, чем у заказчиков этих памятников.
Волков
- Вы сварщик по образованию. Как стали скульптором?
- Тут надо начать с того, как я стал сварщиком. Меня призвали в армию в 1985 году, и я попал в военную учебку в город Киев. По счастливой случайности нам там преподавали газоэлектросварку, и это дело меня засосало. Если бы мне до армии сказали, что я буду сварщиком, я бы не поверил.
- А чем так привлекло?
- Во-первых, сам процесс завораживает, когда через маску смотришь, как плавится металл, а потом видишь результат. Во-вторых, у нас были очень хорошие, опытные преподаватели, которые умели преподнести предмет. В оконцовке было как: мне двадцать лет, нас с товарищем послали в увольнение, мы гуляли по Крещатику, и я увидел «Родину-мать», статую, которая полностью создана при помощи электросварки, – это такая мощь… Вот тогда у меня в голове и проклюнулось, что, может быть, однажды – пусть не таких габаритов, не такое монументальное, – но попробовать сделать.
- В детстве мастерили что-нибудь?
- Конечно! Отошлют меня родители в деревню: я перочинным ножичком строгаю, ковыряю, – уже что-то проявлялось.
- А после армии как дело пошло?
- Я из армии вернулся с пятым разрядом. Поначалу где-то устраивался – на меня косо смотрели: ну чего он умеет, молодой парень… Я сразу: давайте работу – я покажу. В общем, определённое мастерство в обращении со сваркой я потихоньку накопил, металл уже чувствовал, и когда посвободнее стало со временем, моё желание работать вылилось ещё и в скульптуры. Начинал с малых. Потом покрупнее. Потом такие, как «Николай Бенардос», – изобретатель метода дуговой электросварки и многого другого.
- Как вы вышли на эту тему?
- Я побывал в его музее на экскурсии, которую провела Галина Ширшова, директор музея, и опять же она сумела так преподнести, что я, взрослый мужик, стоял и слушал её, раскрыв рот, как пацан, как школьник. И так меня пробило её рассказом, что я решил: пора делать Николая Николаевича Бенардоса. Он это заслужил! Согласитесь – двести изобретений у одного человека.
- Какой была первая ваша скульптура?
- Собачка, установленная рядом с Ивтелерадио. Тогда там был другой директор, и, когда он её увидел, предложил: давай поставим перед входом, посмотрим, как она будет стоять; не понравится – уберём. И вот сначала «собачку», потом «скейтбордиста» поставили для симметрии. Потом ко мне из детской поликлиники подошли: нам бы тоже что-нибудь соорудить. Тут уже я стал думать, что именно им нужно. Вспомнил советский мультфильм про волка с бычком – поучительный, интересный. Начал работать. Правда, бычок у меня вышел не как в мультфильме, но это моё право: сделай по-другому, он бы волка заслонял. Потом добрался до «дедушки на лавочке», который находится на улице Арсения. Я его сделал со своего прадеда, который воевал ещё в Первую мировую и у него был Георгиевский крест – это я знаю со слов моего отца. Человеческий образ создавать тяжело, но, когда в голове у тебя созрело, по-моему, любой материал дай – хоть глину, хоть камень, хоть ещё что-то, – всё равно это выльется в твою работу. Своего прадеда я помню смутно – только по фотографии, но в оконцовке сделал так, что, когда мама увидела, просто остолбенела: это же дед, дед наш, говорит. Его все любили, он справедливый был, его все слушались. Я очень уважаю собственные корни, и эти чувства вылились в его образ. Я ему кошку рядом сделал – это тоже всё из жизни. Он животных любил. Собаки какие-то бегают – они обязательно к нему подбегут, он их приласкает.
- У вас много скульптур-животных. Сами к ним неравнодушны?
- Конечно. Сколько себя помню, у меня всегда были собаки. Или, допустим, я к деду в деревню приезжал – только из автобуса выхожу, а меня чуть не стая собак окружает, хвостами виляют. Даже фотография где-то сохранилась, которую отец сделал, где меня встречает двенадцать собак.
- У вас есть собранный из железных цепей «крокодил», а крокодилы у нас не водятся!
- Это моя знакомая съездила во Вьетнам и где-то нашла. Тоже из бросового материала сделали крокодила, но он у них агрессивный. Я своего решил сделать.
- Почему именно из цепей?
- Я увидел в них рельеф крокодильей спины. Сначала сделал контур, а потом наложил цепей – они все разные: цепь велосипедная, цепь мотоциклетная, от бензопилы…
- Как вообще придумывается скульптура – вначале в голове возникает некий образ и вы его воплощаете или видите интересное соединение деталей, любопытный фрагмент, и из этого потом вырастает вся работа?
- Всегда по-разному. Мордашку у «Собачки» сразу нашёл – это была деталь от студийного магнитофона. Я только лишнее скинул с неё, оставил, что надо, и было готово: нос, глаза – пара деталей, а уже всё читается. Остальное – дело техники. Люди ценят. У меня много работ ушло не только по России, но и за границу.
- Не жаль расставаться?
- Сначала жалел, а потом заметил: если я какую-то одну работу отдаю или продаю, у меня потом пять новых получается.
- Вы повторяете работы? Если купят вашего крокодила, будете делать аналог?
- Нет, мне это неинтересно.
- Вам приходилось работать не по профессии?
- А я и сейчас не по профессии работаю – я слесарь-сантехник. Просто меня всё устраивает на этом месте.
- Увлечение скульптурой – для вас отдых или работа?
- И то и то. По-другому никак. Вот ты вроде устал уже, измотался, а всё равно хочется двигать, двигать этот процесс вперёд, пока, например, объём какой-то не начнёт читаться – только тогда некая успокоенность приходит.
- Чему учит работа с металлом? У вас ведь и выставка называлась «Жизнь и железо».
- Железо – отчасти наше семейное. У меня отец был слесарь высочайшей квалификации: он выполнял самые ответственные заказы на детали, которые другим не доверяли. Я смотрел, как он работал, и это меня тоже завораживало. Только жалко, что он не успел посмотреть на мои произведения, не застал всего этого, но я думаю, он меня видит.
- Я впервые увидел ваши скульптуры в парке Степанова. Как они там оказались?
- В 2012 году департамент культуры и руководство парка ко мне обратились: мы хотим сделать детскую площадку, у нас там осталась старая железная дорога, надо это место облагородить. И вот сейчас уже пятнадцать моих фигур там стоят. Я каждый год стараюсь что-нибудь новое им подкинуть. Ко мне иногда люди на улице подходят, благодарят за парк Степанова. Я так думаю: значит, иду в правильном направлении, если людям нравится.
- У вас много скульптур, ориентированных на детское восприятие: персонажи мультфильмов, забавные зверушки…
- Ну не всё так плохо в жизни – должен и позитив быть.
- Вы сами не чувствуете себя ребёнком, когда их конструируете?
- Бывает!
- Ваши работы собраны из материала, который в принципе можно сдать в утиль или выбросить на помойку. Почему из него?
- Это завораживает. Вот обычная воротная петля или рамка от печки, а из них вдруг возникает целая работа, сюжет. Можно долго разглядывать, сколько в них всего. Я нарочно не заглаживаю, чтобы было видно, из чего всё сделано. Когда Никас Сафронов ко мне приходил, его это пробило.
- Вы общаетесь с другими художниками или скульпторами?
- В принципе нет. Если кому-то интересно, я поговорю, а навязываться – зачем? У меня такое виденье, у них другое. В чём моё преимущество? У меня нет никаких специальных канонов. Вот я вижу так и сделаю так. Мне важно, чтобы человек не рак мозгов заработал, пока смотрел на мою работу, а чтобы ему это действительно понравилось, и он изюминку в ней увидел. Ведь в каждой работе должна быть изюминка, Иначе и браться нечего.
- Чего сложнее всего добиться?
- Понимания зрителей. По крайней мере, для меня. Если другие ставят цель выразить то, что они видят, я ставлю цель, чтобы людям было понятно. Не зачищаю, не маскирую какие-то детали – пусть человек увидит и удивится: ой, да это же из обычных гаек собрано! В парке Степанова есть фигура медведя. Я наблюдал как-то раз – папа с сыном рядом с ней стояли, и папа говорит: «Вот, сынок, по этому мишке с бочонком можно изучать всю ходовую часть!» Это – подход!
- А носорог там ваш стоит?
- Нет. Он интересный, но это не моё направление. Я как пошёл одним курсом, так, наверно, уже и не сверну никуда.
- Из ивановских памятников какие вам нравятся?
- Памятник Афанасьеву – эта высеченная глыба.
- А Бурылин вам по вкусу? Было много споров вокруг него. Вы как к нему относитесь?
- Я считаю то, что стоит в моем городе и не нарушает его дизайн, – всё правильно.
- Иваново – красивый город?
- Очень! Некоторые порой начинают его ругать, а я люблю свой город. Может, я и начал выставлять свои вещи на улицах, потому что увидел, что в других городах такие скульптуры появляются, а у нас нет.
- Как в Иванове появилась своя Эйфелева башня?
- Да легко! Дочь сидела в Интернете, у неё на заставке была Эйфелева башня с включённой ночной подсветкой, и хорошо проглядывался весь рельеф. А у меня была уже мысль – почему бы из гаек и болтов мне чего-нибудь не придумать? Я пришел на работу, у меня там много всего, но моих гаек хватило только на две стороны башни, остальные пришлось докупать. Но тут уже азарт пошёл.
- Вы, наверно, даже когда простой ржавый лист железа видите, глаз уже ищет в нём возможность работы?
- Да, ржавчина очень необычной бывает. Кто с деревом работает, считает, что дерево – живое, а металл – чего? Я думаю – нет, ребята-демократы, я вам докажу. Это, кстати, заразно. Как-то наблюдаю: один мой товарищ везёт на велосипеде целый мешок металла, сам весь в мыле. Вот, говорит, кто-то выбросил, а я подобрал – тебе привёз, не смог пройти мимо. И он не один такой. Людям приятно, что они таким образом могут внести лепту в какую-то скульптуру, это их подбодряет. Они любой гвоздь подберут и принесут ко мне, а не сдадут в металлолом.
- Было такое, когда делали работу – пахали-пахали, трудились-трудились, кучу времени и сил потратили, а не получилось, замысел не удался?
- Я что-то не припомню. Таких работ не было.
- Значит, всё доделывается?
- Да, идёт, идёт – постоянный процесс. Иногда, конечно, что-то и не выходит, но меня ещё мои наставники по сварке в молодости хорошо научили: если что-то не получается – брось; завтра точно получится.
Бахарев
- Вы художник по образованию. Как получилось, что стали скульптором?
- Я по образованию ближе архитектор. И даже не архитектор. У меня специальность – «Проектирование интерьеров, выставка и реклама».
- А с чего началось увлечение скульптурой?
- Я вытесал несколько женских фигур из дерева и украсил ими свой палисадник в городе Вышний Волочок. Это были нимфы моего палисадника.
- Перед входом в художественный музей тоже стоит одна из ваших нимф.
- Это «Ариадна». Большая удача, что она там оказалась. Страна тогда рушилась, но бронза была бросовая – можно было заполучить заказ, минуя всякие партийные организации, и я предложил музею сделать для них скульптуру. Они посмотрели макет – одобрили. Её отливали на московском заводе. Время было смутное и на складах завода скопилось много «Лениных», подготовленных для советской власти. А власть развалилась – «Ленины» стали не нужны, и их болгарским краном-подъёмником поднимали и отвозили куда-нибудь подальше: чуть ли не на свалку или в переплавку.
Я пришёл на завод за своей скульптурой. Разгрузка-погрузка идёт полным ходом, кран этот ездит, и случилось так, что он прокатился по ноге моей несчастной Ариадне и отломил ей палец. Я испугался, говорю: «Ёлки-палки, что теперь делать?» Мужики: «Фигня!» Сварочный аппарат притащили – раз-раз, и приварили ей палец на место. Так что Ленин пересёк мне дорогу. Его, видимо, возмутил тот факт, что его сдвигают, а какая-то голая баба лезет на пьедестал. Между прочим, моя «Ариадна» стала первой в Иванове скульптурой, не заказанной государством. Её тема – древнегреческие мифы – не связана ни с политикой, ни с идеологией; это только моя воля.
- А вы изначально хотели сделать именно Ариадну или просто понравилось красивое имя?
- У меня к тому времени было готово штук сорок-пятьдесят этих ариадн! Я сам в них запутался.
- Многие ваши скульптуры напоминают языческие идолы. Вы вкладывали в них какое-то религиозное содержание, помимо эстетического?
- Нет. Я и религию воспринимаю как эстетику. Религия – это часть культуры. Культура определяет всё.
- Какие ивановские памятники вам нравятся?
- Безусловно, «Фрунзе». Советский он, не советский, но это действительно скульптура, вызывающая интерес и уважение. А из новых – «Такса» и «Музыкант» у Щудровской палатки.
- А «Бурылин» вам нравится?
- Который в котелке? Я на него и смотреть не хочу! Это всё пошло, банальная вещь.
- Я знаю, что вы сами когда-то сделали бурылинский бюст.
- Это было в 1988 году. Я тогда преподавал в худучилище и прямо в классе взял и вырубил его портрет – из любви к Бурылину, к его гражданскому подвигу. Сто лет назад он создал такой грандиозный очаг культуры, которым до сих пор у нас все пользуются и даже эксплуатируют. Напиши «эксплуатируют»! Иваново – задрипанный город. Сколько «ариадн» в нём ни поставь, всё равно это будет чёрная дыра на карте России. Тут не на что взглянуть, город пустой, ничего в нём нет. Был хороший момент, когда мэром был Троеглазов и руководил культурой Мельниченко, замечательный дядька, – партийный функционер, но жаждущий сделать что-то красивое и ошарашивающее. Они решили с Троеглазовым организовать в Иванове Музей андеграунда, пришли ко мне в мастерскую – Троеглазов матом обложил мои работы от восторга! Я вдохновился, стал чертить, планировать, уже смету составил – показал Мельниченко. Он посмотрел, говорит: «Мало! Ты смеёшься, что ли? Какие шестьсот тысяч? Тут не меньше миллиона надо закладывать!» Ну ладно, думаю, миллион так миллион… А Троеглазова не выбрали. И нет в Иванове Музея андеграунда. И при мне уже не будет. Культура рухнула. Никакая сила её не восстановит – лет через сто, может, что-то нарастёт.
- Наш разговор происходит в окружении ваших картин и скульптур, которые столпились у вас в мастерской. Вы себя ощущаете востребованным автором?
- Никогда! Я полвека живу в Иванове и никогда не был здесь востребован, никогда не был нужен. Наоборот, всегда являлся притчей во языцех, никчёмной, ненужной. Идиотом меня считали – ходит человек, что-то вякает, малюет: зачем? для чего?
- А для чего? Что заставляет брать в руки топор и вырубать очередную Ариадну?
- Инстинкт художника. Больше ничего. Родился я художником.
- У вас двухметровые деревянные скульптуры. Где брали материал?
- Всё на помойке, на свалке – дома ломали, от бревна отпиливаешь лучшую часть, и она становится в твоих руках драгоценной.
- Как рождается скульптура? Есть определённый образ в голове, который вы воплощаете, или, грубо говоря, подходите к куску дерева и в процессе работы выходит то, что выходит?
- Тут надо вспомнить сказку про Буратино. Пришёл папа Карло к своему другу, заметил ненужное полено, взял, посмотрел, увидел сучок в виде длинного носа и подумал: сделаю я куклу с длинным носом! Так и тут. Топишь буржуйку, берёшь полено и вдруг видишь в нём Ариадну, или злого Зевса, или Одиссея.
- Как коллеги оценивают ваши скульптуры?
- Ершов говорит: «Если бы нашёлся человек, который отлил их нормально и поставил в парках Иванова, город стал бы европейским». Но это идея обречённая: денег нужно много, кто за это возьмётся?
- А вам не кажется, что дело не только в деньгах, а просто интерес к искусству у людей рассасывается?
- Какой народ – такое искусство. Не нужно искусство – и народ пропадёт.
- Ощущения от того, когда вы пишете картину или делаете скульптуру, чем-нибудь отличаются?
- Нет, художник – единое целое. Романы и рассказы я пишу точно так же, как делаю картины или скульптуры. Всё это не разъединяется.
- Почему забросили скульптуру?
- Физически не могу – старый, больной, никчёмный.
- Вы уже несколько раз повторили про никчемность и ненужность…
- Так это правда.
- Неужели настолько трагическое ощущение?
- Абсолютно трагическое. Только благодаря тому, что я что-то делаю, ковыряюсь, пишу, – можно держаться. Не было бы этой мастерской – жить не было бы никакого смысла. Повезло, что у меня есть такой друг, как Ершов. Это счастье, что мы с ним скульпторы-поэты-писатели-художники в одном флаконе! Этим мы спасаемся. Нам безразлично: демократы ли, либералы или коммунисты пришли к власти – нас не касается, мы не нужны ни тем, ни другим, ни третьим. И будущему мы не нужны. Если наши потомки посмотрят, до чего страна дошла в наше время, они ужаснутся, насколько всё стало пронизано бессмыслицей. И подумают: неужели русские были такие дураки?
- Впереди апокалипсис?
- Он уже идёт – мы в нём живём.
- Есть ли какой-то выход из ситуации?
- Никакого выхода нет, потому что это процесс надземный, что ли. Мы уже ничего не исправим, не сделаем, мы должны это просто прожить. То есть мы-то уже не проживём – нам осталось пятнадцать минут, а следующим поколениям придётся выкручиваться.
- Вы верите в судьбу?
- Абсолютно! Человек рождается, и в генной спирали у него заложена судьба. Меня с четырёх лет водили по мастерским, к самым лучшим советским художникам. Они меня гладили по головке и говорили: сынок, не иди в художники. Мы жили рядом с Академической Дачей в Тверской области. Папа работал у них садоводом и как-то привёл меня к художнику Бубнову, который стал известен благодаря своим историческим картинам – «Битве на Куликовом поле» и другим. Папа говорит: «У меня сын целыми днями рисует, мечтает, бредит этим делом – мы ему помогаем, краски покупаем, он хочет быть художником». А Бубнов: «Ты чего? Слышишь, что за стенкой происходит?» А там кричат, ругаются, на гармошке играют, пьянка во всю ивановскую… «Хочешь, чтоб это с ним было?» – «Но ему же нравится, он очень хочет…» – «Выпори», – говорит Бубнов. Как это «выпори»? У нас в семье не то что порядка, но и слова такого не было! Я сижу на диване, ножками дрыгаю, и вдруг в мастерскую заходит рыцарь в доспехах, с мечом на поясе! Это был натурщик, переодетый для позирования, но меня так поразило его вторжение – я смотрел во все глаза на его шлем, на его кольчугу, на его красный плащ… Красный – мой самый любимый цвет!
- Так хорошо быть художником?
- Я каждый день молюсь (Ершов подтвердит!): это ни с чем не сравнимое счастье! Не может быть лучшей профессии и жизни, чем жизнь художника.
