Фото: Варвара Гертье
31 августа Александр Паршиков, более известный как Бранимир, представил в Иванове новый альбом «Жизнь и смерть Скруджа Макдака». Автор-исполнитель из Волгограда далеко не первый раз приезжает в нашу область, нашел здесь свою аудиторию и даже воспел наш край, добавив его к своей обширной творческой вселенной. Концерт Бранимира собрал около сотни человек, что самого исполнителя порадовало: «Больше десяти слушателей – успех». Порталу «1000inf» Александр рассказал об отношении к русской провинции, вере, мессианских амбициях и многом другом.
- Александр, страшная, практически эсхатологическая картина мира, темные образы спивающихся мужчин и совсем не тургеневских барышень в вашем творчестве – в реальности это аномалия, вывих, надрыв? Или беспросветность – это будни провинции, и вас можно назвать современным летописцем русской глубинки?
- Я пою про жизнь. Жизнь людей, у которых нет счастья. Но они его заслуживают. Хотя и не знают, как заполучить. Я пою, в основном, про жизнь провинции. Она мне наиболее знакома. Но я не сгущаю красок, не занимаюсь «невзоровщиной», сознательным очернением реальности.
Просто не всем приятно слышать песни про таких людей и такую жизнь. Даже самим героям песен. Многие песни – истории. Я их не выдумываю. Это реальные люди, и им плохо.
Термин «современный летописец русской глубинки» – звучит гордо. Мне нравится. Моя задача – рассказать об этом тоннеле реальности достоверно, показать, что там тоже теплится жизнь. Там тоже живут, ждут, надеются, умирают, изменяются, становятся хуже или лучше. Тот мрак, что я описываю, не вызывает у меня упоения. Я не «левиафанствую». Я люблю ту реальность, про которую пою. И принимаю ее такой, какая она есть. Потому что этот ад – родной. А родину не выбирают.
- Вы много ездили по стране. Провинция и провинциальность, они везде такие? Или есть отличия, скажем, юга и «мрачных поселков средней полосы»?
- Провинция везде одинаковая для меня, если брать Россию. И в Сибири, и на Урале, и на юге, и в средней полосе. Здесь реальность более сурова, чем в мегаполисах. Зарплаты небольшие, людям жить не на что, но они не оскотинились, не очерствели. Многие готовы поделиться последним. Радушно примут, улыбаются искренне. Те, кто «левиафанствует», не очень хорошо знакомы с жизнью в глубинке. Вообще почти незнакомы.
- Не могу не спросить про Кинешму, которую вы воспели в альбоме 2015 года совсем не в светлых тонах. Это обобщенный символ, и на ее месте мог оказаться любой другой город? Или с Кинешмой связана какая-то история?
- Для рифмы подвернулось. Любой другой небольшой российский город мог бы стать театром действий. Это собирательный образ. Ничего личного. Хотя были и те, кто обижался. Письма мне писали, дуэль предлагали. Но были и жители этого славного города, кто респект выражал, говорил: «Всё так».
- Нынче некоторые исполнители очень любят придумывать новые так называемые жанры для своей музыки. В интернете и вас часто пытаются приписать к какому-то жанру. А вы как считаете, нужна ли вообще жанровая привязка? Жанровая система не изжила себя и не превратилась в закрепощающий ярлык, мешающий свободе творчества?
- Когда читаешь пресс-релиз какой-нибудь очередной молодой группы, в нем всегда есть строчка «мы не знаем, как охарактеризовать наш стиль», или «свое уникальное музыкальное направление». Начинаешь слушать песни и… твою же мать! Обычный г..внорок. Все хотят быть оригинальными, уникальными, единственными. А у них совершенно нет базы для этого. Они не отличают брит-поп от пост-панка, шугейз от лоу-фая, а русский рок от софт-рока. Но при этом считают себя первопроходцами. Жанровая привязка нужна, прежде всего, слушателю – чтобы он не запутался. Потому что мне, потенциальному покупателю на iTunes, важно, в каком стиле играют музыканты, чтобы примерно понимать что по чём… Вот тот же рэп. Что там юнец читает? Готик-трэп или R'n'B? Или надоевший абстракт-хип-хоп. Не всегда поймешь по одежде или обложке, что играет исполнитель. Мне как слушателю важно знать жанр.
А свободе творчества может помешать только сам творец, который валит по топорной схеме и не желает слышать иной музыки. Редкие люди из таких не надоедают. Вот Лемми из «Motorhead» вообще за тридцать лет никому не надоел. Хотя делал похожие друг на друга альбомы. Но делал это очень круто!
- В нулевых довелось общаться с Сергеем Михалком. Он говорил, что андеграундные идеи должны дойти масскульта, не свалившись в мейнстрим. Как вы считаете, нужно это андеграунду?
- Это вовсе необязательно. Массовая аудитория необходима, если человек обладает мессианскими амбициями. У Михалка изначально была солидная аудитория, группа «Ляпис Трубецкой» с «Яблонями» не была андеграундом. Их кассеты в 98-м году продавались на всех рынках поселковых, их крутили по телевизору, песни звучали из каждого пылесоса. Вполне коммерческий проект.
Просто потом «концепция поменялась». Михалок изменился, тематика песен претерпела метаморфозы, и стиль тоже. Андеграунд – это когда тебя слушают «полторы калеки», ты катаешься в плацкарте, и вообще плюешь на любую раскрутку. Тебе все равно, что происходит на официальной сцене, ты туда сам и не рвешься. Свои идеи ты озвучиваешь именно в той форме, которую считаешь нужной. А не в той, что заставляют излагать продюсеры и формат. Мейнстрим – прекрасный способ донести свою идею до народных масс. Но это еще и прокрустово ложе. Там важен сконструированный образ, холодный расчет, прицел в определенную аудиторию. Ты должен понравиться. «Вызвать у населения стойкий лайк», – как поет группа «ГРОТ» в песне «Солнцу Навстречу». Не все андеграундные артисты способны (и готовы морально) играть в эти игры. Кому-то хорошо и в уютном маленьком клубе искренне делиться своими мыслями с теми, кому это действительно надо.
- В этом году вы выступали на Folk Summer Fest. Не самый типичный для вас фестиваль, наверное. Какая форма выступлений вам ближе: зальная или фестивальная? Насколько разная аудитория и разнится ли взаимодействие с ней?
- Выступать на открытых фестивалях всегда сложнее, чем на сольниках. Сталкиваешься с проблемой правильного построения пространства, нужной атмосферы. На сольник приходит целевая аудитория – они знаю песни, благожелательно настроены. А на больших фестивалях есть много людей, кто не слышал материала. И нужно ломать сопротивление, завоевывать внимание…
Но на многих больших открытых фестивалях все проходит по итогу замечательно. Как и на Folk Summer Fest том же. Зрители принимали как родного. Крутой состав участников в этом году там был. Следующим летом тоже планирую поехать, если позовут.
- Как по-вашему, новые «барды», «скальды», называйте, как хотите: Елизаров, Паршиков смогут «взять» масштабную аудиторию?
- Что касаемо тех персоналий, что вы перечислили, то не думаю, что у них вообще есть такая задача – «выйти на широкую аудиторию». С Мишей Елизаровым общаюсь регулярно. И ему вполне комфортно в андеграунде, насколько я понял. Тем паче, у нас с ним есть отягчающие обстоятельства – ненормативная лексика в песнях. «Ленинград» в России должен быть один. Это значительно сокращает число слушателей. Плюс, тематика наших песен – тоже на любителя…
А в России кто с гитарой один способен собрать стадион или очень большой зал? Как Эд Ширан какой-нибудь (он не так давно собрал стадион – там было тысяч девяносто зрителей – концерт был платный)? Розенбаум может. Шевчук – и то у себя в Уфе, как национальный герой местный. Человек с интересным, неформатным материалом не собирает много. Сейчас нет мощной волны интереса к сингерам-сонграйтерам. Леонид Фёдоров собирает только большие клубы – не более. Барды с Грушинского тоже могут собрать зал, только если они все здорово вместе соберутся. Но меня эта ситуация не расстраивает. Мне все равно. Я продолжаю делать свое дело. Пусть в зале не всегда много зрителей. Но они пришли ко мне. И это важно.
- В последнее время у вас упал градус злости и жесткости по отношению к церкви и ее служителям. В связи с чем? Как сейчас складываются отношения с церковью? Были ли раньше конфликты?
- Зло – дело молодых. Был молод – был нигилистом. Возникали вопросы к Богу, к миру, к обществу. Задавал их жестко, в радикальной форме. Сейчас вопросов нет. Конфликты были. Сейчас конфликтов нет. Церковь – это не сборище святых людей. И не ад кромешный…Это – проекция нашего общества. Сколько козлов в обществе – столько и в церкви. Бог не виноват был в том, что я пил каждый день и хотел сдохнуть. С годами зла в душе становится меньше. Если больше – ты деградируешь и съедаешь себя изнутри.
- Сейчас вопросов абсолютно нет никаких? Это не творческая смерть, когда нет вопросов к миру и обществу?
- Вера отвечает на все вопросы и делает все ясным и прозрачным. Доверие к Всевышнему и Его воле делает жизнь легче, но мир есть мир. В нем много несчастных людей, катаклизмов, несправедливости. В них часто виноваты люди. И нам в этом мире приходится жить и смиренно принимать всё, что с нами происходит. Естественно, я сочувствую тем людям, кому плохо. Но я и не виноват в том, что мне стало лучше. Не бывает так: я поверил, и вокруг сразу мир стал прекрасным или я ответил для себя на все вопросы, и мир сразу преобразился, не стало несчастных, сирых, злых... Нет. Мир - тюрьма, в которой нам всем поневоле приходится париться, и я пою о ней. Продолжаю петь.
А творческая смерть происходит тогда, когда человек теряет остроту восприятия жизни. Когда он перестает сочувствовать, сопереживать. Поэтому между отсутствием вопросов к Богу и творческой смертью нелогично ставить знак равенства.
Чтобы увеличить, нажмите на фотографию
