Фото: Комсомол37.рф
После смерти Евгения Евтушенко в Иванове многие вспоминали его стихотворение «Ехал я в нескором поезде…». О нём скажу ниже. Намного интереснее, на мой взгляд, поэма «Ивановские ситцы», написанная отчасти на местном материале. Она почему-то забыта у нас, а в Интернете можно найти лишь фрагменты.
В поэме Евтушенко дает ретроспективу свободомыслия в России. И ключевая фигура для поэта – первопечатник Иван Фёдоров:
Ведь слово русское –
особенно печатное –
способно громом прогреметь,
сам Кремль пошатывая.
<…>
но, может быть,
ещё при складывании нации
писал народ
берестяные прокламации…
Евтушенко перемешивает века и события, включает в контекст повествования Ивана Грозного, Петра Первого, Стеньку Разина, Емельяна Пугачёва. Но главный герой – Иван-дурак – русский народ, который не так прост, как хочет казаться: «С колыбели/ голубели/ у Ивана-дурака/ под бровями два хитрючих,/ два живучих василька». Хорошо ведь написано!
Правда, подобную историческую ретроспективу Евтушенко отработал раньше в «Братской ГЭС». А о революционной роли печатного станка для развития человечества первым написал канадец Маршалл Маклюэн. (Конечно, советские читатели узнали книгу «Галактика Гуттенберга» значительно позже, но космополит Евтушенко наверняка был в курсе модной концепции.)
Отдельная глава «Ивановских ситцев» посвящена революционному движению на Родине первого Совета: «Иваново-Иваново, / слезы разливаново, / такое гореваново, / такое тоскованово, / Иваново-рваново, / Иваново-пьяново, / сплошное надуваново, / сплошное убиваново...» На ритм кладутся имена Павла Постышева, Авенира Ноздрина, Матрёны Сарментовой, Андрея Бубнова, Фёдора Афанасьева. Но не стоит записывать поэму в разряд публицистических, там есть настоящая поэзия, яркие образы. Главная героиня ивановского раздела – Ольга Генкина:
Оля Генкина,
Оля-Олечка!
Говорили:
«Куда ты в пургу?
Потеряешься,
как иголочка,
у России в прогнившем стогу».
Усмехаясь над маловерами,
с ясным светом синючих очей
повезла чемодан с револьверами
Оля-Олечка
в город ткачей.
Ну а дальше Евтушенко описывает известную нам сцену: Генкину в буквальном смысле растерзали черносотенцы, распяли на снегу. Страшная была смерть. И Евтушенко переходит к обобщениям:
Все, чей тухлый удел – подворотня, –
те на страже прогнивших ворот.
И для чёрной сотни отпетой,
так охочей до всякой резни,
чемодан с револьверами – это
каждый мыслящий на Руси.
Поэма была опубликована в ленинградском журнале «Аврора» в 1976 году. В предисловии автор писал: «Стоя над речкой Талкой, где воздух ещё наполнен гулом далеких маёвок, я думал о нашей истории, о том, как из недр крестьянства родился русский рабочий… Я думал о том, что корни возникновения рабочего класса … уходят далеко в прошлое, что они неразрывно связаны с нашим фольклором, со всей историей России. И о том ещё, что начало Братской ГЭС, КамАЗа, БАМа – именно там, в глубине времен. Так родилась эта поэма».
Евтушенко, конечно, немного лукавит, недоговаривает. Поэма в определённой степени писалась по заказу ивановского молодёжного театра. Вывод можно сделать на основе неопубликованных документов из личного архива режиссера Регины Гринберг (он хранится в ИвГУ).
Ивановский молодёжный театр, как известно, постоянно конфликтовал с властями. И вот однажды в Москве знающий человек посоветовал: «Если у вас в репертуаре всё Вознесенский да Окуджава, то на что же вы рассчитываете. Обязательно должны быть имена более милые слуху партийных и комсомольских секретарей. <…> Возьмите Евтушенко! Вот кто всегда будет в порядке» (цит. по: А. Афанасьев. Регина. Театр нашей молодости).
После того разговора, видимо, и возникла идея «заказать» Евтушенко поэму. Об этом Регина Гринберг пишет первому секретарю ивановского обкома В. Клюеву ещё до приезда поэта:
«В данный момент театр обратился к поэту Е. Евтушенко с просьбой написать поэму на ивановском материале, взяв за основу несколько ярких человеческих судеб (Фрунзе, Постышева, Генкиной и др.). Мне думается, что задумка наша могла бы быть воплощена именно этим автором. <…> Мы постараемся сделать всё возможное, чтобы увлечь автора этой идеей».
Евтушенко был в Иванове очень недолго: в архивах и музеях не засиживался. Однако совсем скоро Регина Гринберг получила письмом готовые монологи Фёдора Афанасьева и Ольги Генкиной, начались репетиции. Правда, режиссёра в первую очередь интересовал женский образ. Думается, с ним она отождествляла себя – «интеллигенточку», приехавшую в черносотенное Иваново.
Официальным властям «Ивановские ситцы» не понравились, и до театральной постановки дело не дошло. «Рабочий край» писал про поэму: «То Иваново, которое выдумал Евгений Евтушенко, не могло стать ареной сознательного, революционного творчества, колыбелью первого Совета рабочих депутатов. <…> Все, кто умом и сердцем прикасался к её [ивановской истории] волнующим страницам, не могут не протестовать против примитивности и ошибочности ряда суждений поэта».
Спустя два года в той же «Авроре» вышло стихотворение Евтушенко «Москва – Иваново». Оно есть в Интернете, поэтому цитировать не буду, да и история, связанная с публикацией, многим памятна. Скажу только, что ивановские чекисты по шрифту печатной машинки действительно вычисляли тогда тех, кто тиражировал стихотворение. Это не анекдот. Никого не сажали, но с работы могли попросить (были прецеденты).
…Я звонил Евтушенко в Переделкино летом 2011 года. Хотел попросить об интервью для «Рабочего края», где тогда работал. Живой классик выслушал меня до конца, ответ был развёрнутый – видимо, Евтушенко предчувствовал, что эти слова будут опубликованы (тот ещё был позер):
– Я не забыл, как меня обидел ваш Клюев. И интервью я буду давать только тогда, когда вы меня пригласите к себе выступать. Я с удовольствием приеду в Иваново, но этого должны захотеть ваши власти. Они должны таким образом извиниться передо мной.
Я попытался «втиснуться»: «Причём здесь власти? Газету-то будут читать люди». Но Евтушенко только и ждал этого вопроса: «Вы свои власти выбирали, вы за них и отвечайте. Если пригласят – я интервью дам и приеду».
Помнится, я действительно тогда на кого-то выходил, пытался устроить гастроли. Но шестидесятник в Иванове уже был мало кому интересен.
Ещё до этого разговора я попал за компанию на поэтический вечер Евтушенко в «Олимпийском». Поэт тогда в последний раз попытался собрать стадион. Трибуны заполнились наполовину. Но когда Евтушенко будто бы запамятовал строчку своего стихотворения – несколько тысяч человек оглушительно прошептали её: «И море – всем топотом, / и ветви – всем ропотом, / И всем своим опытом – / пёс на цепи, / а я тебе – шёпотом, / потом – полушёпотом, / Потом – уже молча: / «Любимая, спи...»». Кстати, этот хрестоматийный рефрен нарушает законы логики – полушёпот ведь громче, чем шёпот. Но лирика иногда сильнее логики.
Что ещё запомнилось из того вечера? Концерт долго не начинался, задерживался. И вдруг на весь стадион какой-то мужичок в залатанном пиджаке сердечно так закричал: «Женя, выходи!» В этом не было ни пошлости, ни панибратства. Вряд ли кто-нибудь ещё из больших поэтов может похвастаться такими взаимоотношениями с публикой. Я думаю, именно об этом говорит сейчас Дмитрий Быков: «Из противостояния Евтушенко-Бродский никто не вышел победителем. Неверно говорить, что Бродский, получив Нобелевскую премию, оказался чемпионом. Евтушенко выбрал сторону живых, а Бродский взял сторону мёртвых, которые всегда в большинстве».
