Дмитрий Фалеев: Долой самодеятельность

«Чего только не делается у нас в провинции от скуки,
сколько ненужного, вздорного! И это потому, что совсем
не делается то, что нужно».
А.П. Чехов «Человек в футляре»


Этот обзор культурных событий, происшедших в общественной жизни нашего города в минувшем году, ни в коем случае не претендует на полноту охвата того, что случилось. Безусловно, что-то я упустил, но что-то запомнилось и вызвало размышления.
Сначала о грустном: во всём какое-то упрощение, измельчание, торжество посредственности, поверхностности, неглубины.
На Форуме молодых писателей под Звенигородом писатель Евгений Попов поделился следующими наблюдениями-обобщениями: «Средний уровень работ очень вырос, но энергия и оригинальность, безумие, в хорошем смысле этого слова, из прозы исчезают».
И это, по-моему, симптом нехороший.
Ведь как раз молодые, кажется, и должны вперёд стариков делать вещи непричёсанные, анархические, дерзкие, а у нас получается, что только старые кони и пашут, а молодые в лучшем случае развлекаются, не хотят, не умеют вкладываться наотмашь, в полную силу, а если человеку в тридцать лет этого не надо, то потом его уже попросту не научишь. Что он построит?
Иными словами, вся критика, изложенная ниже, – не ради ругани или желания громче сказать «гав». Просто хочется напомнить, что в жизни есть высокие, противоречивые, непридуманные ценности, от которых нельзя ни отказываться, ни превращать их в дешевые сувенирные фетиши или прекраснодушные (либо интеллектуальные, либо эстетические) риторические обороты.
Теперь – конкретней.

1.
Молодой режиссёр Дарья Лебедева снимает кино с 2011 года и успела снять три игровых фильма, последний из которых – «Каждый 88», посвящённый проблеме аутизма (по статистике США, каждый 88-й ребёнок рождается с признаками этого отклонения), был завершен и показан зрителям в 2016 году.
Конечно, хорошо, что кто-то у нас не сидит сложа руки, а искренне пытается что-то сделать и сказать от себя миру и людям, но благих намерений мало – надо ещё научиться и делать, и говорить.
У Дарьи безусловный талант продюсера – пусть и будет продюсером, а профессия режиссёра предполагает несколько другой подход и другие навыки. Лёгкость и зрительность, к которым Дарья стремится, не означают примитивность и ширпотреб. Достаточно вспомнить Шукшина или Данелию.
Сейчас почему-то в моде всё превращать в какую-то ролевую игру, где один играет роль поэта, другой режиссёра, третий актера, четвёртый драматурга, но всё же это в первую очередь игра, нечто смоделированное, а искусство смоделировать нельзя. Дарье как режиссёру, раз уж взялась, пора учиться тонкости и при выборе сюжетов, и при разработке диалогов и вообще языку отражения на экране естественной драматургии жизни во всех её нескончаемых гранях.
Пока получается слишком наивно и прямодушно, но это не та прямодушность, которая заслуживает внимания. В искусстве искренности мало. Надо уметь заворачивать гайки. Технически фильмы Лебедевой вроде прошаренные (здесь она стремится выйти на уровень), но человечности не хватает, опыта, горя, радости – всё слишком схематично. Хотелось бы большего. Пожелаем успехов и решительного творческого усилия вверх.

2.
В книжном плане – год пустой, какое-то затишье, и на этом фоне разберём поэтический сборник Марии Маховой «Дети пропавших лётчиков».
Мария известна как исполнительница своих песен под гитару, но насколько они самодостаточны в напечатанном виде?
Удача эпизодична – хороши ностальгические и сентиментальные нотки в «Помнит ли лампа», бойкие, тараторящие в «Миру – мир» или иронические в «Поездке в Москву», «Луне и принцессе» или «Нужен не нужен».
Вообще в иронико-юмористических вещах чувствуется авторская фантазия, стиль, полёт, но как только возникает философия или лирика, Махова тут же впадает в рукоделие и трюизмы. Несмотря на подлинность переживания, житейского опыта и важность тем, лежащих в основе того или иного стихотворения (богоискательство, одиночество, поиски смысла, тепла, созвучности и взаимности), суть в них замыливается и превращается в плетёные фенечки и словесное оригами, ощущение красоты исподволь переходит в пустое украшательство. К сожалению, таких стихов в книге подавляющее большинство, а якобы несерьёзные, полушутливые стихотворения сборника, которые при этом выглядят умнее и талантливее серьёзных, как-то теряются.
Об очередном сборнике «Откровение», выпускаемом деятелями нашей Ивановской организации писателей, много писать не буду, потому что «о мертвых либо хорошо, либо ничего». Они как-то регулярно умудряются обходить своим вниманием наших лучших поэтов и прозаиков – Виктора Ломоскова, Алексея Агапова, Владимира Иванова, Наталью Мизонову. В прошлом году чуть не силком и с помощью профессора Л.Н. Таганова удалось протащить в «Откровение» небольшую подборку стихов Станислава Кузнецова, который на голову выше любого из их современных авторов (и, возможно, поэтому он им и не нравится).
Ладно бы не было у нас стоящих публикации имён, но зачем печатать банальную самодеятельность вперёд оригинальных и интересных произведений? Это похоже на то, как если бы директор школы во всём любил и поощрял «троечников», а «отличников» задвигал на задний ряд, всячески чурался и даже общего языка не мог с ними найти. На что такие директора годятся?..

3.
В одном из летних номеров «Ивановской газеты» я обнаружил подборку стихов молодого автора и студента ИвГУ Дениса Грабкина. Рубрику ведет Виктор Соколов, член областной писательской организации, обладатель знака «Общественное признание» за 2016 год. Он и написал ободряюще-одобрительное предисловие к стихам Дениса, который является участником молодежного литературного объединения «Основа», функционирующего при указанной организации, которая своими поощрениями и наставленьями, по-моему, оказывает Денису медвежью услугу. Талант его ещё неловок, не окреп, не выразился окончательно, а они уже готовы заточить и направить его в то русло, в котором сами замшели и которое заболотили.
Думаю, такая эстетическая и художественная «политика» и «обработка» – губительная и вредная в своей основе – проводится Ивановской писательской организацией и в отношении других молодых дарований уже много лет подряд. Про врачей говорят «не умеешь – не лечи», а тут хочется сказать: «не умеешь – не учи». Денису же советую прочитать Заболоцкого «Птичий двор» и подумать о том, с кем он оказался в одной компании.

4.
Отдельно хочется поздравить ивановского художника Александра Климохина: в художественном музее прошла блестящая выставка, вышел отличный альбом репродукций – вообще художник явно находится на пике своей формы. В отличие от талантов-метеоров, которые к тридцати уже созрели, вспыхнули и больше ничего принципиально нового не скажут, Климохин долго идёт к себе, наращивает глубину. Его картины стали контрастнее, смелее по цвету, и даже фирменные, немного интровертные, замкнутые, как манекенщицы, климохинские натюрморты за последние годы сделались свободней и глубже. Как? А так. Один внезапный мазок пунцово-багровым, или синим, или желтым – и привычно симпатичный, уравновешенный климохинский натюрморт вдруг приобретает какой-то несвойственный ему извив, остроту, выразительность и силу, не теряя присущих стилю этого мастера интеллигентности и такта. «Вытирающий кисти», «Художник и модель» и «Начало, портрет Даши» – интересные портреты, а картина «Сеанс закончен» – редкий пример того, как художник удачно справился с темой эротики. Честно говоря, в нашей ивановской живописи более удачных по исполнению работ этого жанра я припомнить не могу. Контур обнажённой модели в комнате, залитой красным цветом, превращается за ширмой в золотой дождь, и вообще удивительно, до чего нежно, тонко, переливчато может звучать красный – мы-то привыкли, что это цвет революционных хоругвей, а он вон как изысканно, неоднозначно и мягко может работать в сравнении с окружающими его цветами! Климохин нам это убедительно показал.
Другой сюжет – «Художник и модель»: герои картины отвернулись друг от друга и смотрят вроде совершенно в разные стороны, но при этом чувствуется, что они вместе.
«Старые вещи» – неожиданно-жесткая и хлёсткая работа; Плёс с голубой Волгой («Туристы в Плёсе») – просто очень красивое и тонкое переживание, запечатлённое на холсте.

5.
В драматическом театре показали новый спектакль «Мы были…», посвященный ивановскому поэту-фронтовику Николаю Майорову. Это самостоятельная работа молодых артистов под руководством Елены Иконниковой. Интересно то, что в данной постановке подлинной героиней выведена подруга героя (во многом это, наверное, заслуга актрисы), а сам поэт выглядит на её фоне инертным и вялым, но это какая-то черта современности – женщины становится энергичнее, интереснее, свободней мужчин.
6.
А в парке Степанова появился носорог! Почти как у Дюрера. Каждый раз прохожу мимо этой скульптуры, смотрю на неё, и этот носорог неизменно поднимает мне настроение – действительно «быстрый, весёлый и подвижный зверь». В пейзаже промозглого русского ноября с почерневшими стволами деревьев и занесенный попоною снега он смотрится особенно уместно и здорово.
А вот бюст поэту Михаилу Дудину, установленный недавно в Литературном сквере, – совершенно безликий и ниочёмный. Ни горячо от него, ни холодно. Зачем поставили?
Вынесем здесь за скобки вопрос о масштабе дудинского дарования. Пусть будет бюст. Но раз уж решили реализовать такую идею и даже удалось найти для этого финансовые средства, неужели нельзя немного подумать и воплотить задумку достойно и интересно?

7.
Летом этого года ивановский художник Вячеслав Ершов закончил новую картину три на четыре метра: заросли борщевика выше человеческого роста, даже неба почти не видно, и какие-то совершенно жуткие лопухи – вроде бледно-немощные, но в то же время буйно-неуёмные, и в этом сочетании сквозит какая-то мистика.
Картина, которую хочется смотреть.
Картина, над которой хочется думать.
И этот шедевр не то что продать, но и показать людям негде. В художественном музее ещё прошлой зимой хотели сделать выставку Ершова, но отложили на неопределённый срок. Но художник не расстраивается: наше дело – делать, а если никому не надо – ну и пусть. Мы всё равно свой райский сад нарисуем! Сквозь все борщевики.

8.
Коллега Ершова – Валерий Бахарев приехал в нашу Ивановскую область сорок с лишним лет назад, и, казалось бы, захолустье должно его было подстричь и обработать, но он не поддался и всё это время оставался и остаётся действующим вулканом, преодолевая и побеждая среду.
В процессе написания этой статьи я позвонил ему, чтобы узнать название его новой картины, которая, как цветы в букет, собрала все лучшие свойства Бахарева-живописца его китайского периода.
А художник ответил: «Там нет названия… Это симфония красок. Если там всё-таки нарисована какая-то пальма, то это просто уступка зрителю, чтобы он окончательно не впал в ступор. Там могла быть и не пальма, а вообще что угодно – табуретка, море, первомайский парад, какая-нибудь женщина. Это же эмоции, чувства, настроения. Я картины номерую: «Опус номер такой-то», «опус номер такой-то». Название не важно. Хотите – назовите её «Моя пальма», хотите – «Дуновение ветра с Востока», как вам нравится!»
На картине изображён китайский пейзаж с жёлтою пальмой, но главное в ней – дух, прилив вдохновения, яркость, неукротимость, самолюбивые вихри, готовые расшевелить любое болото.

Удивительно, что в случае с Бастраковым (равно как в случаях с Бахаревым или Ершовым) увидеть или прочитать новые работы можно, только будучи лично знакомым с авторами, а их силы, опыт, резервы и возможности почему-то остаются на андеграундном положении, хотя давно уже нет ни советской цензуры, ни государственной идеологии, которая могла бы их запретить

Бахареву за семьдесят, но вряд ли кто-то из молодых способен проявить подобную лихость.
А ещё штука в том, что это не только рок-н-ролльно и лихо написано, – это вдобавок ещё и КРАСИВО, чего добиться крайне сложно, потому что обычно уж или анархический, спонтанный всплеск, либо вкус и красота, а соединить два этих начала нужен действительно могучий мастер, направляющий Пегаса железной рукой.

9.
Ещё один герой «великой земли ивановской», как говорят патриоты, – Павел Бастраков. Родился он в городе Шахунье Горьковской области, учился в Московском литинституте, но не окончил. Первая (и пока единственная) книга стихов вышла в 1999 году тиражом 100 экземпляров, из которых теперь даже у автора ни одного не осталось. По слухам, он то ли пекарь, то ли рабочий на заводе. Его стихи с удовольствием опубликовали бы солидные московские литературные журналы или местные альманахи, но Бастраков ушёл в литературное подполье – как подводная лодка скрылся на дно и пеленга не даёт.
Я позвонил ему с предложением сделать интервью, но он отказался.
– А почему вы отказываетесь?
– Я не апостол Павел и даже не Лев Толстой. Граду и миру мне сказать нечего.
– А все-таки почему?
– Я думаю, я неинтересен вашему читателю.
Бастраков – как джин, отсидевший в бутылке вторую тысячу лет и уже перехотевший и славы, и известности, и каких-то там «деяний» или общественно-звучащих слов. И хотя ему-то как раз и есть что сказать и чем похвастать, он молчит.
На одном из далёко-прошлых творческих вечеров (значит, не был он всегда таким упёртым анахоретом!) Бастраков сказал так: «Русские поэты потому и продолжают ещё писать в рифму, хотя весь мир уже давно этим не занимается – от бессилия своего, – потому что у нас есть две дополнительные музы – муза пьянства и муза осени».
«Жизнь удалась, пока не сделал зла…», «Но я ни в чем тут не разочарован…» – строчки, простые, как чёрный хлеб, и почему-то хочется, чтобы в своей обычной жизни поэт и вправду оказался пекарем, а не праздным журналистом или, допустим, краеведом.
Удивительно, что в случае с Бастраковым (равно как в случаях с Бахаревым или Ершовым) увидеть или прочитать новые работы можно, только будучи лично знакомым с авторами, а их силы, опыт, резервы и возможности почему-то остаются на андеграундном положении, хотя давно уже нет ни советской цензуры, ни государственной идеологии, которая могла бы их запретить.
Значит, мы сами от них отказываемся.

10.
Отдельное слово – про мятежного лирика и старого пирата Станислава Кузнецова. Это наш «ивановский Верлен»: с одной стороны – маргинал и пьяница, с другой – вдохновенный и тонкий поэт.
Лично для меня он пример человека, который был никем, а сделал всех, и, не выезжая из равнинного среднерусского Иванова, взобрался выше, чем на пятитысячник Эльбруса.
Его поэзия, устремлённая вверх, опирающаяся на быт, народную философию, – всегда очень жизненная и узнаваемая, наглядная и ёмкая. В ней есть все те чувства, мысли, переживания, которые испытывает каждый человек. Кузнецов как будто сочинил за всех нас – врачей и учителей, работяг и профессоров, мошенников и судей, дураков и мудрецов, больных и здоровых, весёлых и грустных, трезвых и пьяных, начальников и подчинённых.
Самое главное в нём – это его непримиримость, нежелание следовать ничьим правилам, кроме своих собственных и логики искусства.
Всю свою жизнь он провёл в неизвестности, предпочитая вольную, поэтическую Тортугу серой обыденности. И докатился.
Один из экземпляров своего сборника стихов «Чем напуганы птицы» Кузнецов вынужден был обменять в аптеке на пузырёк дешёвого спирта (денег не было, чтобы расплатиться), продавщица отпустила в обмен на книгу, попросила подписать.
– А у меня руки трясутся. Какая подпись? Ведь мне ни до чего…
Как так случилось?
Думаю, что ответ отчасти в том, что Кузнецов, какими бы ни были в разное время его личные обстоятельства, внутренне всегда чувствовал себя одиноким и в своём одиночестве жил, как в темнице или келье отшельника. Вне всякого подобия литературной среды. И сейчас так живёт.
Я его спрашиваю:
– Станислав, а вы общались с ивановскими поэтами?
– Был такой Владимир Марфин – он вёл вроде кружка, я туда ходил, и он помог опубликовать меня в «Рабочем крае», но я не знаю ивановских поэтов. Майоров был, но он помер на войне… «Мы были высоки, русоволосы…» – цитирует Стас по памяти самые известные майоровские строчки.
– Вам нравится Майоров?
– Да ничего мне не нравится. Мне нравится Диоген. Помню, что ушёл от него тогда в тяжелом настроении: что-то несправедливое, нелепое и уж слишком мрачное мерещилось мне в этой странной и неприкаянной судьбе.
Впрочем, как сказал один из читателей выпущенной книги: «Вот он вроде ноет, ноет, а складно выходит! И хочется возвращаться к этим стихам, перечитывать их…» Сказал с благодарностью.
Не зря же всё это…
И ещё мне в голову – по пути от Кузнецова – попала фраза: «Поэт – первая и последняя буква в алфавите».
Пиратское счастье – не купишь, не продашь.

11.
Да и кому оно надо? Такое впечатление, что читатель уходит, зритель уходит…
Все это чувствуют и так или иначе реагируют на это своего рода замкнутостью, словно действительно хотят сокрыть, подобно персонажам известной баллады Стивенсона, «секрет верескового мёда» от наступающих варваров.
– Люди как гири, – формулирует Бахарев, – ничего им не надо, никаких стремлений.
Конечно, проходят какие-то фестивали и конкурсы, но всё как-то мимо и не в том, что ли, ракурсе, не про тех героев.
Был, к примеру, юбилей Михаила Дудина, нашего поэта-фронтовика, но никто почему-то не вспоминает Дмитрия Бушуева, хотя именно он, не нюхавший пороха, лучше всех из наших поэтов высказался о войне: «За эту страшную победу // Ты больше мне не наливай». Как ёмко, точно и жутко сказано! Потому что талант.
Самодеятельность, как сорняк, забивает на огороде цветник и грядки. Собственно, того же Дудина не за что ругать – наверно, он был хороший, интересный человек, русский мужик, какие сейчас редкость, но зачем делать из него насильно хорошего поэта, если у него только самые рядовые открытия в поэзии, а в большинстве стихов – зарифмованные мысли и чужая риторика? Для молодых это не лучший пример. Конечно, самодеятельность нужна, но пусть она знает своё место и выше не прыгает. 
Я не понимаю, почему ей дают дорогу. Это шаг к вырождению.
Коллективные выставки в Доме художника тотально завшивели этой самой самодеятельностью. Даже серьёзные работы Александра Коверина, Владимира Мухина теряются и тонут на фоне того безликого и разнообразного «мыла», которое ни о чём, и организаторам этих выставок впору задуматься: «А то ли мы выставляем? Не пора ли нам сменить курс и ориентироваться на талант, на личность, а не на набившую оскомину уравниловку?»
Ведь дурная живопись портит вкус.
Те же самые претензии к Ивановской писательской организации: уж лучше сократить их альманах «Откровение» до 60 (70, 80) страниц, чем издавать трёхсотстраничную энциклопедию областного графоманства. Просто не печатайте плохие стихи и плохую прозу. Это будет честно и благородно, хотя число обиженных на вас и обойденных вашим вниманием авторов вырастет в десятки раз. Но так им и надо – пишите, учитесь. Будет результат – будет публикация.
А так я могу только говорить о некомпетентности выборки текстов, которую наша Ивановская писательская организация демонстрирует ЕЖЕГОДНО. Опять же не пора ли менять стратегию и не упорствовать в собственной зашоренности и литературной слепоте и близорукости?
Профессиональный союз – художников ли, писателей ли, музыкантов – должен собирать сливки. Как Ясон собирал аргонавтов: поплыли Орфей, Геракл, братья Диоскуры, Кастор и Полидевк, – то есть это были люди, способные плыть невесть куда, давать отпор гарпиям и великанам. Это был греческий спецназ, добровольный десант героев-одиночек, каждый из которых и сам по себе был способен крутить земную ось вперёд и назад.
А наши союзы, как нынешняя православная церковь, рады всем и также превращаются в общество призрения чудных и малахольных. Я понимаю, что чудачество – это деградировавшая оригинальность или незадавшийся, искривлённый талант, но тон должны задавать не они – не чудные и малахольные, а Кастор и Полидевк.
Всем остальным туго придётся на палубе «Арго» – они могут попросту превратиться в балласт. Пусть лучше дожидаются финала на берегу!
Если наша писательская организация или местный Союз художников преследуют какие-то иные благие цели, отличные от плаванья на край света за золотым руном, я не понимаю, зачем они вообще берутся за вёсла?
И сами не выгребут, и дело зароют.
А нам так нужен Художник, Поэт, Аргонавт, Герой.

Медное небо
Не откроется перед ним,
Но что прикосновенно для смертного племени,
В том исплавал он блеск до предельных берегов.

Бестревожная доблесть
Не в честь
Ни меж пеших мужей, ни на полых кораблях;
А коль трудно далось прекрасное –
Его не забыть.
(из песен Пиндара)