Фото: Сергей Насонов
«О, Сакуров – интересный персонаж, – сказала моя знакомая про самого маститого (а по сути, и единственного) саксофониста в Иванове. – Он сейчас играет то, с чем раньше боролся». Заинтригованный, я пошёл на концерт, и действительно, былой мятежник и анархист русской джазовой сцены представил добротную, классическую программу, где всё было в меру, интеллигентную, цивилизованную, без вывертов и зашкаливаний. Иногда даже хотелось, чтобы он «поднажал», встал поперёк русла, пустил дым коромыслом, но это был бы уже прежний Сакуров, от которого нынешний ушёл и открестился. Кто-то скажет «дезертир», а кто-то «человек, которому надоело стоять на ушах».
– Что вам интересно из современной русской музыки?
– А что вы конкретно подразумеваете под «современной русской музыкой»? Я вообще не люблю слово «космополитизм», но в музыке я как раз космополит – только в ней. Я не считаю, что музыка должна быть в каких-то границах и ими определяться. Музыка – космополитическое явление. Она самая демократичная. Я не делю её на американскую, русскую, английскую – мне не суть важно. Мне лишь бы музыка была интересная.
– Каких же исполнителей вы считаете интересными, если говорить о современном джазе?
– Сергей Баулин, саксофонист. Поэтому я и пригласил его в Иваново – сыграть с ним концерт. У него манера, отчасти схожая с моей, и мне интересно, что из этого получится. Он, правда, молодой, тридцать пять лет, мне будет сложно за ним угнаться.
– Ни разу о нём не слышал.
– В том-то и дело. Если я буду говорить о музыке, которая мне интересна, ты понятия не будешь о ней иметь. Вот Майкл Брекер – он, правда, умер в 2007-м. Или Боби Берг, который разбился в автокатастрофе.
– Для многих искусство – своего рода одержимость. Для вас это так?
– Во многом – да. Страсть. Одержимость. Увы, это так.
– Почему «увы»? Искусство прекрасно.
– Здесь главный парадокс моей жизни и мыслей. Страсть – это вообще грех, и человек всю жизнь борется со своими страстями. Искусство тоже страсть, но, с другой стороны, когда человек творит, он уподобляется своему создателю. Когда я играю, я тоже пытаюсь уподобиться богу. Может быть, за это господь простит мне хоть что-то.
– А вот современные наши саксофонисты – Летов, Рубанов…
– Да ну, не хочу говорить об этих деятелях. Я сам десять лет играл авангардную музыку, сводил с ума себя и аудиторию, но давно отошёл от этого.
– А что оттолкнуло?
– Мне надоел авангард. Я его наигрался выше крыши. Современный джаз не надо ассоциировать исключительно с авангардом. Собственно, играя в авангарде, я пришёл к каким выводам? В своё время его играл великий Джон Колтрейн: он начал авангард и он же его и закончил. В 1967 году, когда Колтрейна не стало, авангард можно было уже закрывать. Он со своей музыкой спустился в ад, на последних концертах в зале сидит зрителей пятнадцать – жидкие хлопки вместо аплодисментов. Были, конечно, и после всплески: у нас в 70–80-х трио Ганелина шороху наделало, я в 90-е шороху наделал… Ну и чего? Чепуха всё это. Авантюризм. Я за него взялся отчасти потому, что играть было не с кем – в Иванове исчезли музыканты. Апогей моего авангардного творчества был, когда «Лео Рекордс» выпустило мой альбом «Большой взрыв» в 1989 году. Ну и потом я его «пилил» и «пилил», потому что играть всё равно было не с кем.
– Почему тогда не уехали из Иванова? В Москве или в Питере, наверное, проще было бы найти музыкантов-единомышленников.
– Так я и ездил: в Москве и Питере толкался всё время, в Волгограде, в Нижнем. Но не было ничего постоянно функционировавшего, как сейчас есть ансамбль «Сарос» – он уже пятнадцать лет существует, и мы периодически делаем программы.
– Почему у ваших композиций такие глобальные названия – «Эволюция», «Пангея», «Космогония», «Большой взрыв»?
– Тяга к чему-то большому, космическому. Это, наверное, от Колтрейна пошло, у него же тоже, если любовь, то высшая любовь – Love Supreme.
– «Пить – так кровь, красть – так миллион»?
– Причем тут это? Это в другом понимании. Более ёмком, всеобъемлющем, космическом.
– Вы поёте в православном хоре. Как пришли к православию? Это с детства в вас или вы в более сознательном возрасте совершили этот шаг?
– Да, с детства. Меня крестили в девять лет. Мама отвела в церковь и крестила. Спросила сначала: «Ты хочешь креститься?» Я сказал: «Хочу». Со мной всегда была вера. И после крещения, и до него. Это не значит, что я какой-то фанатично православный, жуткий христианин – я обыкновенный человек со своими слабостями и грехами. Моих грехов хватит на дивизию. Но это ладно. Это моё личное дело. Но то, что я православный христианин, – факт, и я ничего с этим фактом делать не собираюсь и не собирался никогда.
– А не было сомнений в вере?
– У человека, который никогда ни в чём не сомневался, просто с головой не всё в порядке. Любой здравомыслящий человек – всегда сомневающийся. Сомнения – это неотъемлемая часть веры.
– Сергей Летов перед тем, как играть на концерте импровизацию, несколько дней до этого за инструмент вообще не берётся – копит энергию. А вы?
– Когда я играл музыку, близкую к тому, что Летов играет, у меня были похожие намёки, но я не знаю… Нам говорить больше не о чем или вы саксофонистов других не знаете? Мне неинтересен Серёга Летов. Я видел его в разных ипостасях. У Курехина в «Поп-механике» этой долбаной – он вышел там в красном костюме, как черт, прости господи, начал что-то чпокать в саксофон… Чпокал-чпокал минут десять. Кончилось тем, что вышла лошадь и насрала на сцене.
– Это безобразие.
– Я называю вещи своими именами. В авангарде есть своя прелесть, в молодости всё это интригует и нравится, но я и в молодости испытывал сомнения – а стоит ли мне самому так куролесить? Просто энергии было много. Копит её Летов, не копит – я не знаю, но для того, чтоб исполнять серьёзную музыку, надо быть постоянно в форме. И меня сейчас как раз отягощает то, что я даю вам это интервью вместо того, чтобы репетировать – вон дудка собранная стоит, и надо бы мне упражнения гонять, пьесы повторять, вспоминать гармонию и дуть в дудку. Извините за факт.
– Когда вы впервые взяли в руки саксофон?
– В пятнадцать лет. Но я флейтист по образованию – учился в нашей музыкальной школе на фортепьяно четыре года, а затем перевелся на флейту и поступил в Ивановское музучилище. После первого курса взял в руки саксофон, потому что во флейте мне не хватало выразительных средств – у саксофона более широкий диапазон.
– Иваново для творческого человека – это родина или болото?
– Да везде найдёшь какую-нибудь отдушину, чтобы работать. Какое «болото»? К нам американцы с концертами приезжают – лучшие музыканты мира. Я их приглашаю и с ними играю: «Манхэттен тайм», «Опус файв». Какая разница – болото, не болото. Для кого-то Санкт-Петербург – болото. Для кого-то и Нью-Йорк болото. И Париж. И Лондон. Всё зависит от человека. Чепуха это всё.
– Я имел в виду, что ивановская публика слишком инертна и от неё нет отдачи. Она хочет развлечений, более простую музыку, чем та, что вы делаете.
– А в Москве меньше, что ли, такой инертной публики? Её там больше в двадцать раз.
– Так и Москва больше в двадцать раз. Зато там больше возможностей, мест, где можно играть, идейных союзников.
– В Иванове, когда я устраиваю концерты в филармонии, приходит полный зал. Это 450 мест. Все билеты проданы. Чего ещё надо? Сколько нужно зрителей? Тысячи? Десятки тысяч?
– Я спрашивал о личных ощущениях. Вот, например, я писатель, и у меня нет ощущения, что мои рассказы тут кому-то интересны. Если вы ощущаете в Иванове свою востребованность – это прекрасно. А я себя чувствую как индеец в резервации.
– Большой художник всегда живёт, как индеец в резервации. В любом городе мира, в любой точке земного шара. Поверь моему опыту. Даже всё это общение, фестивали, культурные связи – куда бы я ни ездил, кого бы ни приглашал – внутренне я всё равно одинок. Художник всегда одинок, иначе он не сможет ничего творить. Это его крест – быть одиноким.
– У вас бывают творческие кризисы?
– Вот сейчас кризис творческий, потому что предновогодняя кампания была, я вынужден был заниматься шоу-бизнесом, поп-музыкой – играть и петь бесконечные «Шизгаре», «Секс бомб», «В реку смотрят облака» и всякую другую хренотень.
– Каково это для джазового саксофониста вашего уровня играть на корпоративах такой репертуар?
– Это ломает. Но деваться некуда – жить на что-то надо. Джаз не даёт столько денег и так часто, как они требуются. Вот с этим, конечно, проблематично в Иванове, но я общался с музыкантами из Нью-Йорка – им тоже несладко, но там несладко в том смысле, что конкуренция дикая, и они хватаются за любую работу – даже звёзды. Чтобы там сделать карьеру, нужно пихаться локтями. Ну, представь: в Нью-Йорке сорок тысяч джазовых музыкантов, и это только официально зарегистрированных в профсоюзе, а сколько ещё на улице играют? Там пахота беспросветная. Люди перебиваются на 50-100 долларов за концерт, так там ещё очередь, и дождаться надо, чтобы вызвали, пригласили поиграть за миску супа.
– Прочитал в Интернете, что вы два года вообще не играли.
– У меня мама болела, я с женой разводился. Это был страшный миллениум, страшнейший просто. Длился он два года. У меня саксофон в это время украли. Все неприятности, какие только могут случиться с человеком, мыслимые и немыслимые, со мной случились.
– Что помогло выйти?
– Владимир Владимирович Путин. Я абсолютно серьёзно говорю. Это не фарс, не шутка, не прикол. Именно когда он стал президентом, у меня в жизни всё стало налаживаться.
– А к советской власти как относились?
– В целом отрицательно. Я служил в Советской армии, стоял на Красной площади – играл парады, хоронил Брежнева во втором батальоне сводного полка оркестра московского военного гарнизона, но, естественно, настрой у меня был антисоветский. Смешно сказать: моего лучшего друга, поэта Юрия Дронова, выгнали из университета, сестру старшую преследовали люди из КГБ за то, что они там что-то перепечатывали из Солженицына, Би-би-си слушали, «вражеские голоса»… Меня не тронули, потому что мне было пятнадцать лет. Никого в итоге не арестовали, всё обошлось, но это глупость была кромешная – все эти запреты на книги, музыку… Дуракам коммунистам надо было просто всё разрешить, и не было бы никаких революций, переворотов. Страна бы сохранилась. Они же сами развалили своё государство, наше государство. Зачем? К чему? Абсурд полный: их сбросили, а к власти пришли их дети-комсомольцы. Были коммунисты, а пришли комсомольцы: стали депутатами, бизнесменами и прочими – вот и вся разница. А в 2000 году пришел кагэбэшник Путин. В него до сих пор пальцем тычут: он же, мол, кагэбэшник! Но апостол Павел кем был сначала? Савлом. Наш первопрестольный апостол Павел был сборщиком налогов и гонителем христиан, а встреча с Христом его изменила, и он стал апостолом.
– А Бог для всех один или он у всех разный, и каждый тащит от него по кусочку?
– Это тема необъятная, но бог один – Иисус Христос. Многим людям не хватает жизни понять это, очень жаль.
– Что вдохновляет на сочинение музыки? Что двигает вперед?
– Честно говоря, ничего давно уже не двигает. Достало всё, нервы… Жить на что-то надо. Я плевался, ругался, а жена купила холодильник, новую плиту, и она счастлива. Вот эта бытовуха меня всё больше добивает.
– Так это жизнь – все в этой рогатке живут.
– Я почему психую – я играть не могу. Я два месяца не играл джаз – у меня уже мозги паутиной покрылись. Вот в чём ужас. Надо заниматься. Я не Летов. Летов может дуру гнать всю жизнь, а я по-другому работаю. Ты сейчас уйдёшь, а я возьму саксофон и буду пилить на нем до посинения. И завтра приду и буду пилить. Я потому и возмущаюсь, что у меня нет времени на джаз.
– Говорят, что архитектура – это застывшая музыка. На какое известное архитектурное сооружение похоже ваше искусство?
– Понятия не имею. Это всё болтовня интеллигентская. Ты в кайфе от этих сопоставлений, сравнений, разговоров о живописи, о фотографии. Ты купаешься в этом. Ты молодой. А мне полтинник. Я отошёл от этого давно. Мне просто вовремя надо догнать ремеслуху. Надо найти время подогнать ремеслуху и просить у бога, чтобы он духовно наполнил её сверху.
– А джаз не противоречит православной культуре?
– Нет. Нисколько. Наша вера – самая свободная, самая лёгкая и воздушная на белом свете. Сама всепрощающая.
– А что бы вы порекомендовали мне послушать из джаза?
– Да того же Колтрейна, которого мы сегодня вспоминали. Начни с Love Supreme 1964 года. Тогда он ещё до ада не дошёл.
