2015 год был официально объявлен Годом литературы.
Стали ли больше читать – не знаю.
Это статья подводит некоторые итоги, исходя из тех книг, которые вышли в уходящем году у нас в Иванове.
Начнём со сборника стихов и тостов Виктора Ломоскова «Гамарджоба». Книжка получилась цветная, яркая, в твёрдом переплёте, с красивой фотографией на обложке, но, читая, невольно ловишь себя на мысли, что все эти иронико-литературные постмодернистские штучки и прибамбасы, когда ни о чём не говорится всерьёз (а по сути и вообще ни о чём не говорится), стали такими же унылыми и бессмысленными, как штампы советской официальной поэзии времен застоя. Лучшие стихотворения из новой книги я уже видел в предыдущих сборниках Ломоскова, и чем богаче издана эта книжка, тем больше ценишь, что им писалось и публиковалось раньше – в самодельных, неказистых, самиздатовских сборниках, набранных на пишущей машинке чуть ли не под копирку.
Два больших и радостных события городской литературной жизни – это издание книги рассказов-очерков Натальи Мизоновой «Розовая шуба», а также выход сборника стихов Станислава Кузнецова «Чем напуганы птицы», о которых наш журнал уже писал в предыдущих номерах.
Печальный парадокс, но и «Розовую шубу», и «Чем напуганы птицы» в Иванове можно достать лишь по личному знакомству, а в магазинах их не купишь, несмотря на то, что тиражи обеих книг не самые маленькие.
21-й выпуск ежегодного литературного альманаха «Откровение», издаваемого Ивановской писательской организацией, демонстрирует, увы, традиционный для себя крайне низкий уровень представленных публикаций. 90% объёма книги отдано самым обыденным, скучным и слабым материалам. Составителей сборника можно было бы понять, если бы в Иванове невозможно было найти интересные прозаические и стихотворные тексты, однако тексты есть, но в «Откровении» их почему-то не встретишь, хотя, казалось бы, кому, как не Ивановской писательской организации, аккумулировать вокруг себя необычных талантливых авторов нашего города и области.
Ещё одной «новинкой» 2015 года стал сборник избранных стихов Николая Майорова, известного своей формулой о «людях, что ушли, недолюбив, не докурив, последней папиросы» и погибшего в начале 1942 года в бою с фашистами в чине рядового пулемётной роты, будучи двадцати двух лет от роду.
Отношение к этой книге самое двоякое: во-первых, сборники Николая Майорова не раз выходили солидными тиражами в советские времена, и уж если кого-то и назрело издавать, то скорее напрашиваются имена Павла Бастракова и Дмитрия Бушуева, потому что у первого весьма ограниченным тиражом вышла всего одна маленькая книжка в девяностые годы, которой сейчас нет даже на руках у автора, а второго в Иванове вообще забыли напрочь.
Во-вторых, Майоров, при всём моем уважении к его героической судьбе, поэт – скучный, и скучный не потому, что не талантливый, а потому, что ушёл из жизни слишком рано и высказаться толком не успел. Талант в нём, безусловно, был: ищущий, яркий, целеустремлённый. И, возможно, вырос бы из него большой и сильный мастер, но история не терпит сослагательного наклонения.
2.
В сквере у проспекта Ленина, притаившись за монументальным пьедесталом Дмитрия Бурылина, стоят два бюста ивановских поэтов-фронтовиков – Николая Майорова и Алексея Лебедева.
Об одном мы уже сказали; Лебедев же заслуживает бюста исключительно как герой, погибший в Великую Отечественную войну, защищая Отечество, наряду с другими молодыми солдатами. Поэзия же его, вполне идеологически и эстетически устраивающая официальный «совок» и активно насаждаемая и пропагандируемая, в частности, в Иванове, в основе своей деревянная, топорная; в ней нет изобретения, а только схемы и рифмы, чего для поэзии – пусть и зачаточной – явно недостаточно.
Другой священной коровой нашего литературного краеведения является поэт Дмитрий Семёновский, мемориальная доска которому установлена на улице 10 Августа. Этот случай – сложнее.
Молодого Семёновского хвалил Горький, в отдельных образах ему подражал Есенин, с которым они были шапочно знакомы по Москве.
– Какая нежность, – сказал Есенин, услышав строчки Семёновского:
Лунный свет ещё сильней голубит
Каждый камень на своём пути.
Но что-то не пошло, и поэзия нашего земляка с течением времени тихо тлела, как увядающий колокольчик на лесной поляне. Умильная, меланхоличная, печальная лирика оставляет впечатление несолёной каши – она маловыразительна. Те самые «мягкость», «целомудрие», за которые так часто хвалят Семёновского местные филологи и литераторы, скорее похожи на слабость, чем на нежность. Чтобы стать подлинно трогательной, его лирике не хватает влюбленности, силы. Кротость и умиление у него отдают отсутствием пыла. В итоге всё прекрасное испаряется в никуда.
«Увитая в ивняк загородина, ветхий мост над струями ручья» не вызывают никакого сочувствия, а напротив – будят желание избавиться от этого убогого хлама, хотя скажи о той же «загородине» Есенин или Рубцов – получилась бы волшебная дивная сказка.
Как ягоды черники,
Синел за Волгой лес,
Сиял простор великий
Воды, земли, небес.
Поэтическая мечтательность и восторженность смыкается с самой мещанской пошлостью. За этим четверостишием читается Манилов, а не поэт. Почему? Не знаю. Дар у Дмитрия Семёновского был, очевидно, незаурядный, но излишне робкий, чувственно-пугливый, боящийся сделать шаг, и эта боязнь привела к тому, что поэзия не расцвела, хотя бутон и набивался.
Дифирамбы ивановской писательской братии по поводу Семёновского отношу на то, что, возвеличивая его, они оправдывают собственную ординарность.
Всё это нисколько не означает, что у Семёновского нет хороших стихов. Конечно, они есть, как есть они, к примеру, и у Ларисы Щасной, ивановской поэтессы, сборники которой выходили в советские годы серьёзными тиражами. Книга «Бабье лето» (замечательное название!) была выпущена в 1978 году тиражом 5000 экземпляров (для сравнения – в настоящее время Гамсун выходит тиражом 3000, Боулс – 2000).
И у Щасной, и у Семёновского, и у кучи других ивановских поэтов, безусловно, есть отдельные удачи, но в них нет порыва, нет широты охвата, нет того выхода за флажки, с которого начинается настоящее искусство.
Это рядовая провинциальная поэзия – серединка на половинку; чем богаты, тем и рады.
Она не очищает, а скорее убаюкивает, настраивая читателей на мирный, повседневный, стереотипный лад, предохраняет от поисков, учит свыкнуться с действительностью, как ряска затягивает заглохший водоём.
Мещанство присваивает искусство себе. Добропорядочные граждане вызывают у художника не меньшее отвращение, чем упыри из подворотни. Ивановская гуманитарная интеллигенция и профессура – они сначала «ивановские», а потом уже «интеллигенция и профессура».
«Провинциальность» зачастую означает «ограниченность». Образ жизни диктует и тот образ чувствования, мысли и поведения, при котором проще приквакаться к лягушкам или прилаяться к собакам, а не защищать Фермопилы.
Нужно быть таким маньяком, как Флобер, чтобы не бояться остаться в одиночестве. Из его переписки: «Род гладиаторов не умер, он живёт в каждом художнике». Мир с лопнувшими границами – вот пища поэта.
К чести Семёновского, надо признать: он искренне стремился стать «гладиатором», прикоснуться к чарующему пению муз (то, что духу не хватило, он не виноват).
А вот куча других ивановских авторов, публикуемых, в частности, в альманахе «Откровение» (поскольку они там все примерно одинаковые, нет даже смысла различать имена), охотно пригрелась в собственной заурядности. У них всё по полочкам и чинно-блинно. Причём тут искусство?
Искусство рождается из конфликта, несоединимых частей единого целого, а в «Откровении» – штамп на штампе, трюизм на трюизме. Шаблоном добропорядочности несёт от всего этого, неким обманчивым прекраснодушием, которое искреннее и вместе с тем фальшивое – в самом своём корне, в самом угле зрения. Так СКЛАДНО не бывает – вот где тут порча.
Всё простое и гармоничное на самом деле куда сложнее и противоречивее, чем хотят нам представить и представляют сами для себя наши «творческие личности».
Искусство – всегда «гора» (недаром глупцы говорят: «умный в гору не пойдёт»). Оно разоблачает мишуру и разрушает приземлённые, беспочвенные, обывательские представления о красоте – будь то интеллигентские, богемно-артистические, рабоче-крестьянские или любые прочие. Художник предлагает вопрос, а не ответ. Для каждого читателя он как бы резервирует место на корабле с Язоном, а не обломовский халат. Недоумение заставляет двигаться.
Оглядываясь в прошлое, отметим следующих.
Николай Смирнов – как указывает «Википедия», «советский писатель-прозаик, поэт, критик, первый буниновед. Родился в Плёсе, был сыном последнего городского головы Плёса, купца Павла Николаевича Смирнова. Учился в Кинешемском реальном училище одновременно с Дмитрием Фурмановым. В 1914 году в местных газетах появились его очерки и рассказы, потом в московских изданиях появились его стихи. В 1917 году окончил реальное училище в Кинешме. С 1918 года редактировал уездную кинешемскую газету «Рабочий и крестьянин», работал в редакции «Рабочего края».
В 1922 году переехал в Москву, в 30-е по ложному обвинению был арестован и отправлен на пять лет на лесоповал в Кемчугу, а потом на Печору. После освобождения жил в Александрове. В Великую Отечественную воевал на Северном фронте.
В своём романе «Золотой Плёс», посвященном пребыванию в поволжских краях художника Левитана, Смирнов показал себя как замечательный писатель-пейзажист. Не зря он долгое время дружил с Михаилом Пришвиным и даже подсказал тому название для одного из лучших его рассказов – «Смертный пробег».
Любопытный факт: все эти плёсские взгорки-пригорки, рощи и овраги смотрятся у Смирнова гораздо выигрышнее, интереснее и живописнее, чем сюжетная линия или характеры героев, включая и образ центрального персонажа – художника Левитана. Творческая удача соседствует с провалом. Люди и связанные с ними события Смирнову не удались – они прописаны слабо, по-простому, дёшево, а вот пейзажи – хороши! Тут он и знаток, и гурман, и мастер.
Будучи реалистом, Смирнов не скучный фактограф или протоколист природы. Он её поэт и активный созерцатель. Она у него свежа, динамична, рельефна, полна красок и внутренней красоты, убедительности и силы. Он её ощущает и впитывает всеми пятью чувствами, в лучших образцах к ним примешивается шестое. Лунный свет, рассеянный над озером, Смирнов называет «лунным дымом». Разве это не поэзия?
Природа у него душистая, как девушка. Каждый лист ему дорог, и изгибы, и следы на тропинке. Ни один оттенок не ускользает от опытного, пристального взгляда охотника, пришедшего в лес скорее за ощущением красоты бытия, а не просто шлёпнуть из ружья очередную утку или белку. Хотя ягдташ у Смирнова никогда не пустовал, потому что глупо человеку пропадать в лесу и не вознаградить себя законной добычей.
Однако всех ивановских авторов затмевает фигура Анны Барковой – действительно крупный и серьёзный поэт, и, пользуясь случаем, хочется сказать спасибо профессору ИвГУ Леониду Таганову, который во многом и открыл имя Барковой широкому читателю.
3.
Чтобы избежать неизбежного в ходе прочтения этой статьи вопроса «А судьи – кто?» и «Чем одни ярлыки лучше других?», поговорим вообще о методе оценки литературного произведения, потому что по своей природе она допускает такую разнообразицу толкований и мнений, что легко сбиться с курса, и даже опытные филологи и маститые писатели допускают просчёты (Набоков пренебрежительно относился к Фолкнеру, Венедикт Ерофеев явно переоценивал Василя Быкова), однако всё-таки шансов ошибиться у них гораздо меньше, чем у всех остальных.
Приходится верить своей интуиции. Подлинный писатель распознаётся чутьём.
Судьи Олимпийских игр в Древней Греции давали две клятвы: во-первых, судить по совести и, во-вторых, никому не объяснять, почему они судили так или иначе. Эти два правила уместны и в оценке литературных произведений, не потому, что «о вкусах не спорят», а потому, что сам критерий в этой области настолько подвижный, что ухватить его так же трудно, как поймать голой рукой рыбу в бегущей реке.
Сравнительно легко аргументированно доказать, указав на недостатки, почему та или иная вещь является плохой, и гораздо сложнее (если только это вообще возможно) объяснить, почему вещь является хорошей: все достоинства – слишком непосредственные, живые и обтекаемые, и в связи с этим любые объяснения по этому поводу будут в той или иной степени притянуты за уши.
Загадка искусства для того и загадка, чтоб остаться неразгаданной, ни от кого не прячась.
В сотый раз хочется повторить основной пункт моих рассуждений: литература – объективная ценность, и качество определяем не мы, не критики, не читатели, не журналисты, не сами авторы, не кто-либо другой: оно как бы само себя определяет, как гора собственную высоту или море свои размеры.
Другое дело, что при современном развитии науки и техники уровень горы измерить достаточно просто, и это не вызовет особых нареканий. Вряд ли кто-то будет оспаривать, что Эверест – самая высокая вершина в мире, а все остальные горы поменьше. А вот как измерить уровень того или иного сборника рассказов или стихов? Что должно послужить линейкой? Чётких критериев нет, и именно поэтому литературная, да вообще вся творческая среда часто превращается в гниющий отстойник и становится прибежищем всякого рода мухоморов и шушеры.
Ведь если, к примеру, сантехник напортачит в своей работе, то его просчёт моментально станет очевиден как заказчику, так и ему самому – труба потечёт. Если плотник отпилит для стола ножки неравной длины, стол будет качаться, и его ошибка, халатность, некомпетентность также будут всем очевидны.
В искусстве же всегда можно прикрыться вкусовщиной, спрятаться за легкомысленное «нравится-не нравится», и, поскольку жёстких критериев нет, легко объявить дешёвое и глупое произведение цельным и интересным, а по-настоящему стоящую вещь – тупиковой и скучной.
До сих пор вся Ивановская писательская организация твердо уверена, что она служит делу Искусства, Разума и Красоты, а на самом деле защищает и плодит посредственность и заурядность. При этом им как «монополистам» ежегодно выдается солидная сумма на издание альманаха «Откровение». То, что чиновники нашего города и области столько лет подряд поддерживают этих бестолковых недотёп, – о чём говорит? Либо чиновникам лень разбираться, либо они сами ничего не понимают, либо им выгоднее иметь в недовольных горстку талантливых, неприкаянных одиночек, а не сплоченную группу заслуженных графоманов, которых в десятки раз больше (а политики заинтересованы в том, чтобы на их стороне было большинство). Однажды цыгане продали нам на удобрение конский навоз в огромных мешках – навоз в них оказался смешанным с землёй. Больше мы у этих цыган навоз не брали. Зачем администрации поддерживать людей, которые регулярно производят некачественную продукцию, – не понимаю.
Впрочем, мысль моя не в том, что «Карфаген должен быть разрушен», а в том, чтобы литературная карта Ивановской области была составлена адекватно (в настоящее время она представляет собой авгиевы конюшни). Пусть поэт Баркова весит столько, сколько весит поэт Баркова, а Юрий Орлов весит столько, сколько весит Юрий Орлов, и вся ситуация сразу сама собой прояснится, потому что так называемая классическая литература как раз и создана для того, чтобы сохранить ясность взгляда на вещи и подлинные ориентиры – не только эстетические, но и нравственные, житейские, религиозные, да какие угодно. Искусство объемлет любые сферы деятельности, проникает везде. Как писал Пушкин, «история народа принадлежит поэту». Каким бы чудаком тот, к примеру, ни являлся – добавим мы от себя.
Впрочем, шиковать правдой – уже враньё.
