Николай Голубев
Ошибочно думать, что местное телевидение может являться связующим звеном, тем самым областным интегралом. Во-первых, оно чисто технически покрывает не всю территорию. А во-вторых, посмотрите на крыши домов в частном секторе – почти на каждом спутниковые тарелки. Радиостанции роятся вблизи районных центров, на всю область «бьёт» только одна волна. Интернет-СМИ тоже не под силу объединить вокруг себя регион: компьютеры есть дома далеко не у всех, а молодые пользователи в массе своей безразличны к местным политическим новостям. Вот и получается, что простые ивановцы не знают фамилии действующего губернатора. Живое подтверждение тому – в недавнем телеочерке Татьяны Прокопенко «Догоняя прошлое». На вопрос журналиста жительница деревни ГогОли отвечает: «Знала я Тихонова, да вот в Москву-то уехал – как его? –Меня. А еще-то кто сейчас – уж я и забыла». И это говорит не древняя старуха, а вполне энергичная деревенская бабушка, типичный житель нашей области.
Год назад в своей публикации я больше всего горевал о том, что без ежедневной общественно-политической газеты из региональной журналистики исчезают целые жанры: очерк, развернутая беседа, статья. У нас остались одни новости и блиц-интервью, которые фиксируют события, но не анализируют, не объясняют их. Они не дают отражения общества. А без зеркала даже самый чистоплотный окажется чумазым.
Когда я писал о жанровом разнообразии – даже не брал в расчёт региональное телевидение. Оно давно заточено на информацию. Но в последнее время начало появляться (пробиваться) и другое… Это, может быть, мелочи, робкие потуги на фоне других региональных каналов и центрального телевидения. Но эти искры нужно раздувать…
Например, на «РТВ-Иваново» (кабельная сеть «Интеркомтел») появились прямые трансляции игр «Текстильщика» и «Энергии». Впервые в истории областного ТВ. И, оказывается, две камеры вполне могут передать азарт стадиона. Правда, здесь возникают чисто творческие проблемы: где найти комментатора – вещать 90 минут в эфире не так просто. Но спрос рождает предложение, со временем вырастут у нас свои Озеровы.
Плачущий шахтер – вот главный герой
Но более ценно, что после многих лет забвения на наше телевидение вернулся «большой жанр». Отдельного разговора, если говорить об итогах этого года, безусловно, заслуживают два фильма Татьяны Прокопенко: «Иваново – Донбасс. Гуманитарный путь» – репортаж с юго-востока Украины; и «Догоняя прошлое» – лиричный очерк о последних жителях опустевших ивановских деревень (видео можно найти в Интернете).
Татьяна Прокопенко – ведущая информационной программы «Губерния». По ту сторону экрана с 2000 года, выпускница ивановского филфака. Её интонациям и манере поведения в кадре подражают теперь молодые коллеги. Она не просто ведущая, «говорящая голова», как часто бывает на ТВ, – она именно журналист; даже когда читает подводки к чужим текстам – виден её характер, собственная позиция.
Здесь снова надо отвлечься и пояснить. «Профессия журналист» – это широкое обозначение. Здесь как в медицине. Ведь и офтальмолог, и психиатр, и уролог – все врачи, но у каждого свой род деятельности, своё заболевание. Вот и в СМИ: репортёры занимаются новостями, аналитики – сопоставлением, публицисты – чувствами аудитории.
Татьяна Прокопенко – классический репортёр. Она четко разделяет факты и мнения. Она говорит только о том, что видела своими глазами, к тому же ещё и перепроверяет информацию. Да, это кажется прописными истинами, само собой разумеющимся – но, поверьте, очень немногие журналисты так относятся к своей работе. Журналистика в отечественной традиции – в большей степени творческая деятельность, где на первом месте авторская интерпретация.
Я спрашиваю Татьяну, на чьей стороне конфликта она была, когда собиралась в украинскую командировку. Было же какое-то личное, субъективное восприятие событий? Ответ показателен:
– Для меня не было там ничьей стороны. Я ехала туда снимать частные истории. Конкретных людей, которым либо нужна помощь, либо не нужна. Я ехала снимать о беде, которую либо преувеличивают федеральные журналисты, либо не преувеличивают. А вникать и разбираться – не было цели.
– То есть сама война не интересовала? Кто прав, кто виноват?
– Нет. Конечно, там все пальцем показывают: вон с той стороны летят ракеты. Но я же не была с другой стороны линии соприкосновения. И мне не показывали, что с той стороны тоже летят ракеты. То есть сейчас давать какую-то оценку, будучи только на одной стороне конфликта, сложно. Я и не буду этого делать.
На Донбасс Татьяна Прокопенко поехала в апреле, тогда Украина ещё оставалась главной темой федеральных каналов, на юго-востоке продолжались военные столкновения. Думаю, что возможность отправиться в подобную недельную командировку имел любой ивановский журналист – я потом искренне жалел, что мне не пришло это в голову. Видимо, здесь опыт позволил сориентироваться Татьяне первой – подозреваю, она ждала подобной ситуации и внутренне была к ней готова: «Я же в свое время мечтала поступать в военный университет на военного журналиста. Но поняла, что не сдам физо, и даже не стала пытаться. Сейчас-то, конечно, я не жалею об этом: я не хотела бы работать военным журналистом, но мне всегда это было интересно».
Съёмочная группа «Барса» ехала из Иванова на грузовом такси (спали по очереди на заднем сиденье) вместе с гуманитарным грузом, собранным местной общественной организацией «Мы». И здесь интересно: во всём городе нашелся только один водитель, согласившийся на рискованную командировку. А у Прокопенко сомнений, кажется, и вовсе не было; с ходу согласился на её предложение поехать и оператор Денис Железов. «Когда мы договаривались, мы не знали, где будем жить. Где будем ночевать, что будем есть. Какие люди? Я знала только одного представителя ополчения. У меня было две встречи здесь с представителем отряда, который должен был нас там встретить и вроде как обеспечить некой охраной. Я объяснила это всё оператору – он согласился…
Когда собирались – не было страшно. Я же знала, что еду не в зону боевых действий. В Дебальцеве всё закончилось, пока мы договаривались. В Антраците (город, который подвергался обстрелу в течение двух недель и к которому близко подходил фронт) в этот момент всё было спокойно. А потом, я же никогда с войной не сталкивалась: не видишь – не боишься. Напряжение какое-то возникло, когда непосредственно столкнулись с последствиями боевых действий, с людьми с оружием, с БМД в центре города, с какими-то блокпостами. Тогда уже понятно, что это не игра.
– Этот антураж войны когда стал возникать?
– Да сразу же. Пересекаешь границу – и там два пограничных пункта должно быть. Вот украинского уже нет. Он разбомблен. Там башня танка, там снаряды, там осколки, сожжённые автомобили и такая будочка непонятная, рядом с которой много людей с оружием: казаки и элэнэровцы с какими-то нашивками.
– Это какие чувства вызывает? Сейчас вы с неким азартом рассказываете.
– Мы как-то сразу немного подзатухли: «туда не ходи, это не снимай». Потом понимаешь, что люди, которые тебе командуют, – неизвестно кто. Они практически всё могут себе позволить, поскольку никаких структур правоохранительных там нет. И постоянно даже те, кто нас сопровождал, советовали: «Тише-тише. Не надо никуда высовываться. Сказали не снимать – не снимайте». Но потом, поскольку мы долго ждали, пока весь гуманитарный конвой пройдет, успели пообщаться с казаками на блокпосте. Там ведь ещё внутренний конфликт. Эти казаки очень негативно настроены по отношению к Плотницкому (глава непризнанной ЛНР). И, соответственно, говорить, что мы едем снимать, как выстраиваются новые органы власти – это вызывало тоже какую-то агрессию: «А вы его спросите, что он нам денег не платит? А как он командиров наших уничтожает?» То есть агрессия была в любом случае вначале.
– Но мужики эти в целом адекватные или контуженные, больные войной?
– Да разные там есть, конечно. Но у нас на блокпосту не было возможности долго побыть, пообщаться. Они постоянно отвлекались – проверяли проезжающие машины. Я не видела с их стороны неадекватных поступков.
– Замазывали в фильме лица по их просьбе?
– Одно лицо мы замазали. Это наш местный ивановский парень поехал туда, раздумывая: влиться ему в ряды ополчения или вернуться обратно.
– Кто из героев фильма вам дорог больше остальных?
– Там есть обычный человек, простой мужчина…
[Я перебиваю, потому что этот герой, его история – самое яркое, что остается в памяти после фильма]
– Который плачет в бесплатной столовой?
– Да, который передает привет жене. Он отправил ее с сыном к родственникам в Курскую область и ничего о них не знает – нет денег на звонок. Вот он – обычный житель этого города. Он жил своей совершенно спокойной мирной жизнью, ни во что не вникал, ни в какую политику. У него есть сын, есть жена, он работал на своей шахте. Он ни на что не жаловался. Даже на зарплату. Он говорил, что нормально всё было. И вдруг всё рухнуло. И он потерялся. И остался один. Вот главный герой.
– Вы как-то им могли помочь? Связаться с женой, например?
– Он дал неверный адрес. Тот населенный пункт, который он называл, в принципе не существует. И на телефон жены я не смогла дозвониться на протяжении нескольких недель. Может быть, там денег нет. Или она симку купила российскую.
– А может быть такое, что кто-то из героев фильма вас сознательно обманывал?
– А ему зачем меня обманывать? Он же не просил с ней связаться.
– Не ему конкретно. А, например, какая-нибудь женщина начала бы рассказывать про распятого мальчика.
– Были люди, которые играли на камеру. Они считают, раз Россия помогает – то можно через СМИ решить любую проблему. По-моему, в Чернухине (там действительно ездили танки, были трупы) одна женщина с надрывом рассказывала, как всё плохо – рыдала: «Россия, помоги!» А я стою и понимаю: сейчас бы самой не заплакать. Записали интервью, я говорю оператору: «Денис, всё, достаточно». И эта женщина вдруг меняется в лице и говорит: «Ну что, я всё правильно сказала? Теперь-то мне дом построят?» Ну, что сделаешь? Я просто не стала её брать в фильм. А были истории наоборот. Одна женщина просила за дочку, ей семь лет. У неё грыжа. А там, когда прекратилось финансирование, делали только экстренные операции. Плановые – за деньги. И тоже брали контакты – помогали, передавали деньги. Ну вот, слава богу, всё. То есть, если можешь помочь – можешь. Но это была посильная, скажем так, сумма. А какие-то вещи ты просто не можешь решить. Я же жену не найду, не привезу. Не сделаю так, чтоб шахты заработали.
– После вашего фильма увеличилось количество добровольной гуманитарной помощи от ивановцев? Потому что у меня это был первый позыв после просмотра – собрать всё и отнести.
– Я не могу ответить, не мне же приносят. Мне в общественной организации «Мы» сказали, что да – помощь увеличилась. Более того, стали помогать серьезные организации. Но я же это не проверяла.
– А здесь не было внутренних сомнений: ведь вы своим фильмом по сути ручаетесь за эту общественную организацию?
– Но я посмотрела, как они работают. «Мы», например, сотрудничала с больницей в Антраците и раньше. В этот раз врачи составили целый список необходимого, и я точно знаю, что этот список был передан в Иваново. «Волжская мануфактура» помогала. И другие аптеки, какие-то фирмы небольшие закупали лекарства. Я говорила потом с врачами – и они подтверждали, что всё доставлено.
– Они, кстати, смотрели там ваш фильм?
– Когда звонила главному врачу (как раз по поводу операции), он сказал, что посмотрел: «Всё так, всё правда. Но мы не думали, что вы об этом расскажете».
[Здесь надо пояснить, что в фильме достаточно много времени посвящено политической неразберихе, с которой вынуждены сталкиваться простые жители Донбасса. В городе три центра власти, три силы. У каждой свои тюрьмы, с каждой надо по-своему договариваться.]
Когда включаешь камеру, люди начинают сразу хвалить казаков, новую власть: «Они нам так помогают. Ой, такое спасибо». А мне не надо «спасибо». Мы не записываем благодарности – «вы расскажите, как вы живете». А местный телеканал и местные журналисты снимают там именно «спасибо». Им больше ничего не надо. Но я не стала в это вникать. Это их работа, а это моя работа.
– Был страх, что не получится фильм, когда туда ехали? Что не встретитесь с героями, не сложится?
– Нет, такого не было. Есть камера, есть оператор, есть журналист. И вот есть юго-восток Украины. Ну как может не получиться?! Другое дело – ЧТО получится. Было ещё опасение – довезти эти съемки, чтобы никто ничего не отсматривал предварительно.
– Не отсматривал там или здесь?
– Нигде! Нигде и не отсматривали. Был только момент на границе, когда мы начали снимать здание российской таможни. И прибежала сразу ФСБ – нас пригласили пообщаться. Оказывается, нельзя вести съемку на определённом расстоянии от пропускного пункта. Но там как-то всё просто оказалось, разобрались. Нам сказали: «Мы же одно дело делаем, езжайте. Молодцы, что с гуманитаркой – всё правильно».
На пути к настоящему
Кажется, о втором фильме – об одиноких бабушках в забытых деревнях – Татьяна Прокопенко рассказывает с бОльшим удовольствием. Рассказывает и улыбается. Может, оттого, что фильм был закончен недавно (вышел в эфир в конце октября). Может, потому, что исполнилась давняя профессиональная мечта. Хотя, если по большому счёту, этот фильм слабее. Он по своей природе – публицистический, а Прокопенко – репортёр, информационщик. Кино рассыпается на короткие сюжеты, мини-новеллы. Правда, смотрится-то всё равно с удовольствием – от начала до конца, все 27 минут.
– Это вообще многолетняя идея. Я же городской житель: и в деревне я не жила, и у меня не было бабушки в деревне (бабушка моя жила тоже в Иванове). И когда едешь, особенно вечером, по сельской местности – думаешь: как же они там живут? Рано темнеет, и света нет. А где они все? Неужели спят? Потом я думала, сколько интересных названий в Ивановской области. Я не знала, как к этой теме подойти. А потом неожиданно наткнулась на статистику 2010 года, на результаты переписи – и думаю: дай посчитаю, сколько у нас деревень, где не больше пяти человек. Я сидела несколько дней и высчитывала.
– Этой цифры не было, вы её вывели?
– Не было. Оказалось, 687 деревень. Я разбила их по районам. Больше всего их в Пучежском – особенно в Сеготском поселении [берег Волги между Пучежем и Юрьевцем]. Думаю, надо искать, договариваться – не поедешь же вот так с бухты-барахты, не скажешь: «Мы здесь у вас будем ночевать». Потому что мне хотелось именно остановиться. И я даже мечтала, что снимем, как эта бабушка ложится. Как мы с ней в темноте, в сумраке разговариваем. Утром какие-то звуки деревенские. Всё это хотела снять. И я в выходные объездила намеченные деревни – то с папой, то с сыном; искала себе героев. Оказалось – это совсем не трудно. Если в деревне еще остаются жители, любая бабушка тебе скажет: «Приезжай, милочка, да ночуй, снимай».
– То есть вы заранее договаривались?
– Да. Но я сначала, к стыду своему, ничего не знала про ГогОли. Мне коллега рассказала про эту деревню, куда можно добраться только по воде. И я подумала: как интересно, надо снимать. На удачу позвонила в мытскую администрацию, и мне сразу нашли контакты лодочника. Вот туда мы поехали наобум. Я не знала, кто там, я их не видела, не представляла. Но знала, что их предупредят. Мы приехали и сказали: «Здравствуйте. Мы здесь остаемся ночевать».
– От того, что предупреждали: что-то менялось? В доме убирались, одевались как-то иначе?
– В других деревнях нет, а в этой, в Гоголях, я услышала такую фразу – одна бабулька другой: «Курточку я у тебя такую не видела. Для гостей, что ли, надела красивую?» Было-было, принаряжались, конечно.
– Это искажение действительности не мешало фильму?
– Нет. Ну была бы она не в синей куртке, а в зелёной. Человек всё равно тот же.
– А капусту в деревянных бочках они квасили показательно?
– У меня эта капуста в каждой деревне. Мы попали, видимо, в сезон. Еще погода была более-менее. Мы во вторую приезжаем деревню, где женщина с коромыслом за водой ходит, – там тоже рубят капусту. Я просто не показывала уже. Я не знала, чем они будут заниматься. Думала, попрошу печку растопить на камеру, что-то постирать…
– А дед у вас там есть, в красивом сумраке рыбу ловит. На заказ?
– Ничего не по заказу. Он же не слышит, плохо слышит – приходилось кричать. Говорит односложно. С ним нет интервью на самом деле – это просто интершум, он что-то сам с собой разговаривает. А вечером мы собрались всей деревней у нашей хозяйки.
– Они все очень нарядные за этим столом – как за новогодним.
– Да! Дед пиджак надел. Потому что это событие. Вообще появление чужого человека осенью там событие. Да и летом, если кто и заезжает – байдарочники, но они только воды попросят, никто же не остаётся. И поэтому мы, с ночевкой и с камерой, были для них чудом. И дед-то раскрылся: он нам кротовые норы пошел показывать, ловушки: «Пойдём-пойдём. И на лодке давай сплаваем». Он к нам привык, понял, что нам нужна картинка. Он это придумывал сам, ничего не просила.
– Они, кстати, вас по телевизору видели до этого? Или они не смотрят региональное ТВ?
– Да нет у них там ничего. Им потом, я так понимаю, родственники привозили запись на ноутбуке.
– У вас какое к ним в конечном итоге сложилось отношение? Умиление или сожаление, жалость?
– А чего их жалеть? Они сами себя не жалеют. Всё хорошо.
– Фильм, по сути, об умирающих деревнях. Но у вас нет этой тягостной ноты.
– Я вообще спокойно к этому отношусь. Всё меняется. Нигде не может быть, как раньше. Какие-то деревни останутся. Какие-то и сейчас развиваются: приезжают фермеры, открывают предприятия. Это даже от месторасположения не зависит. Есть деревни, которые далеко от дороги, и там всё цветет. А есть деревня – 100 метров от трассы – и в ней ни одного человека. Хотя вот тебе подъездные пути.
– Тогда сверхзадача какая была?
– Показать. Просто жизнь. Как живут одинокие старики. Да, я много таких фильмов видела. Но мне хотелось самой посмотреть. Как, впрочем, и всегда: посмотреть самой и показать.
– Этот фильм деревенский ведь можно разбить на сюжеты по три минуты. Почему бы не давать их в новостях? Почему каждый день нельзя про жизнь снимать?
– Да нет… У нас же новости. «Губерния» – это новости. У нас есть, конечно, зарисовки очерковые. Но не каждый же день. Не будет у них зрителя. Я, честно говоря, очень удивлена, что и на этот фильм была реакция. Я очень боялась, что его просто не будут смотреть. И вдруг неожиданно это оказалось близко достаточно большому количеству телезрителей.
– Так, может быть, как раз изменился запрос аудитории? Может быть, есть потребность именно в простых историях, где в центре не проблема – а человек?
– Не будут это каждый день смотреть. Я ведь снимала совершенно обычных людей – нельзя обычного человека показывать каждый день. Нельзя просто! Не будут смотреть. Устанут. И не будет настолько привлекательно это.
Мне кажется, что последней репликой Татьяна убеждает больше саму себя. Действительно, на современном российском телевидении почти не осталось простого человека. Зрителя интересуют успешные и популярные. Даже в «Кто хочет стать миллионером?» в последнее время играют только «звезды».
Но федеральные каналы очень чётко чувствуют настроение аудитории. И вот появляется «Голос», где интересен как раз простой человек, его талант (и картинка, внешность, столь важные для ТВ, отходят на второй план). На «России» в самое кассовое время начинают транслировать конкурс юных талантов: классическая музыка, бальные танцы, народная песня. А какое название они взяли для передачи – «Синяя птица». Это ещё вчера было совершенно невозможно представить на центральном канале.
Я думаю, запросы аудитории действительно изменились. Но в любом случае – нет ничего интереснее обыкновенного человека, его жизни. Этому нас учит русская литература, это подтверждает вся история отечественной публицистики. И потом: почему показывать каждый день чиновников можно, а простых людей нельзя? Попробуйте! Зрители оценят. Только снимайте это интересно. Как Татьяна Прокопенко.
