Дмитрий Фалеев: Звучащие голоса

И, естественно, за такое враньё люди смотрели на меня уважительно – как на чудом спасшегося живым-невредимым из варварской страны. 

Вернувшись через три года на родину и узнав, что краеведение становится модным, я тоже решил стать немножко краеведом и поспрашивать у ивановцев, что они думают о наших чипыжах. 

– Положенческий город. Тут всё из девяностых, только фасадами замаскировано новыми. В Иванове жить – по-волчьи выть. 

– Если бы какой-нибудь человек, который ни разу не был в Иванове, попросил вас рассказать о нашем городе, что бы вы ему рассказали? – Ужас. Одни ужасы. Здесь изначально была неплодородная земля и крестьяне потеряли почву и культуру быстрее, чем где-либо ещё в России. Голытьба сюда стекалась, как в яму, и на этой голытьбе, на этой самой дешёвой рабочей силе (как сейчас приезжают узбеки, таджики) возвели дикий, фабричный город. И коли здесь был самый дешёвый народ, то он умножал дешёвую культуру, порождал её, и этот процесс ещё столетие не выветрится. Участь Иванова на карте России – самое гнилое, больное место. Один Фрунзе чего стоит – сколько народу он в Крыму перестрелял? Тысяч тридцать-сорок. Если мне говорят, что он герой революции и что это было сто лет назад, всё равно ужасно, что он там творил! И ещё более ужасно, что ему в нашем городе стоит такой прекрасный памятник, великолепно сделанный, отлично поставленный. Я мимо прохожу – и мне уже неважно: Фрунзе там стоит, или Сталин, или безымянный кавалерист из ближайшей воинской части, – скульптура великолепная! 

– Вы прожили в Иванове порядка сорока лет. Почему не уехали, если город так ужасен, как вы говорите? 

– А в этом вся история. Художник не может развиваться в хорошем городе. Рай ему противопоказан. Ему надо обязательно отталкиваться от гадости. Достоевский не был бы Достоевским, если бы не жил в мрачном, туманном, страшном Петербурге. Он состоялся только потому, что жил там, где жить невозможно. Так и здесь. Каждый день я вижу этот ужас городской непреходящий, и это толкает меня на философский подвиг, художественный подвиг, на поэтическое звучание. 

– А ивановцы какие? 

– Все, кто родились в Иванове, все патриоты, они свой город защищают, находят какие-то аргументы, оправдания, и в этом они правы, а я не прав, но по-другому я не могу себя здесь чувствовать. Я приехал в Иваново из Москвы в 1973 году по распределению. У меня была с собой пьеса Ионеско «Носороги», и как только я вылез с поезда на вокзале и огляделся, я себе сказал: я попал в город носорогов. С этой секунды я иду по Иванову, в какой-нибудь переулок сворачиваю и думаю: сейчас выскочит носорог! Постоянно. Все сорок или пятьдесят лет, что я здесь живу, из-за поворота ожидаю носорога. Тяжёлый город. У меня была мастерская – её сожгли, сколько картин погибло – не восстановишь. Но я не унываю. Новых картин уже сколько написано! Красота неистребима. 

– Вы приехали в Иваново учиться из Наволок. Помните свои первые впечатления от города? 

– Очень жарко, пыльно, транспорт душный, обрезанные тополя, которые были для меня шоком, потому что в Наволоках ничего не обрезали. Я до сих пор с грустью смотрю на эти кастрированные по самые пеньки деревья, особенно вокруг значимых административных зданий: ну если не нужны высокие растения – посадите иву, сирень. 

– Чего вам не хватает в ландшафте города? 

– Закрытых пейзажных пространств, скверов, уютных уголков, где можно было бы посидеть, отдохнуть, поговорить, подумать. У нас в России вроде так много земли, а таких уголков страшно не хватает. Всё стремятся застроить наглухо. Вот был запущенный парк братьев Знаменских. Что там сейчас – вы знаете. Сначала уголок оттяпала бензозаправка, потом автомойка, теперь там два высотных здания один к другому, которые нависают над зоопарком. Я поздравляю будущих покупателей элитного жилья – в зоопарке по ночам так ревёт медведь и стонет тигр, что даже до моих окон доносится. 

– Есть ли какие-то специфические словечки, которые делают ивановскую речь особенной? Когда я приехал в Питер, то очень удивился, что там никто не знает слова «филатик». Он у них, оказывается, называется «камыш». 

– Хотя он на самом деле не камыш и не филатик – это рогоз. Когда мы в детстве играли в мячик – говорили «чикать». Ведь «чикать» – это не бросать, тут сложно подобрать подходящий синоним. Но вообще это беда, что народный язык стремительно исчезает. Мы в школе и университете всё-таки обучаем языку книжному, а народный язык и услышать скоро будет негде. Раньше, когда студенты выезжали на картошку, на практику, они с ним сталкивались. Для них эти встречи были юмористическо-шокирующими – одна женщина в бане говорит: «Отдайсь – ошпарю», – то есть отодвинься, подвинься. Иногда мы просто не понимали, о чём речь. Например, говорят: «Я нани испугалась». «Нани» означает «даже». Буквально в этом году, летом, мы в Наволоках обменивались семенами помидор, и одна женщина мне рассказывает: «Ой, это такой сорт – помидоры одённые». Я не поняла, попросила объяснить. «А когда их много-много». Я потом догадалась, что «одённые» – это когда помидоры густо-густо осыпают, «одевают» весь куст. Питерцы до сих пор удивляются, когда я говорю: «Поди возьми там что-нибудь». «Поди» – я даже не задумывалась, что это ивановское. У нас ещё сохранились прилагательные с суффиксом «л», которые когда-то были сродни причастиям: вот в саду после дождя малина – она не мокрая, она моклая. В гостиницу приходишь, там белье лежит холодное и как будто влажное. А оно не влажное. У нас всегда говорили «волглое». Или «бельё отволгло». Студенты у меня уже не знают этого слова. 

– Я тоже не знаю. Я знаю «тенято» – по-ивановски «паутина». 

– А есть ещё одно значение. «Ты как тенято» – значит «медлишь, путаешься, долго собираешься», детям так раньше часто говорили. Я много могу назвать таких слов, но я не могу сказать, что это сейчас всё ивановское, потому что они почти ушли. Даже общепринятые слова забываются. У меня в группе всего один студент вспомнил слово «оторопь», а другие вообще этого слова не знали. Даже из средне-интеллигентного круга уходит это знание языка. А в простом народе оно вытесняется лексикой из телевизора. Все сейчас знают слово «вкусняшка», потому что оно из какого-то сериала. Все знают слово «тренд», хотя толком не сумеют объяснить его значения. 

– Лучше бы знали «тенято» и «оторопь»! 

– Я бы не стал никому рассказывать про какие-то особые красоты нашего города. Я бы сказал о том, что это город, где я родился, и город, из которого по большому счёту мне ни разу не захотелось уехать, хотя он такой, может, и убогенький, и нелепый, из двух частей созданный, и в этом дуализме вечно сам себя закапывающий. Это город, в котором я состоялся таким, какой я есть. Мне здесь интересно. Главная достопримечательность нашего города для меня – это люди, которых я знаю, которых я люблю или которых не люблю, но главное – я их знаю. Мое главное богатство – это моя телефонная книжка, то, что я в любой момент могу позвонить кому-то, прийти к кому-то, пообщаться или, наоборот, помолчать, что иногда ещё более ценно. Всегда найдётся нужный человек. 

– Как ты относишься к мифу о том, что Иваново – это «чёртово болото»? У него есть реальная подоплёка? 

– Нас и «сучьим краем» называли, и чем угодно. Я думаю, каждый человек живет со своим чёртовым болотом внутри, и у кого-то оно меньше, у кого-то больше. Кто-то его холит и лелеет, кто-то прячет, кто-то сам превратился в чёртово болото, но эти люди для меня здесь не доминанты. 

– Ты занимаешься политической журналистикой. Как бы ты охарактеризовал ивановскую политику и журналистику? 

– Б…ди про б....ей. А если в другую сторону – б…ди для б...дей. 

– Это и в девяностые годы так было? 

– Всегда так было. 

– Как ты из молодого художника сделался политическим обозревателем? 

– Длинен был путь – через менеджмент и так далее. У меня в жизни есть два принципа – не врать и не делать того, что не приносит удовольствия. Я не приходил в журналистику специально. Как дети говорят – так получилось. Мне безумно интересно этим заниматься. У меня в жизни прослеживаются пятнадцатилетние этапы: первые пятнадцать лет я был ребенком, затем пятнадцать лет я развивался как художник, следующие пятнадцать – как медийный менеджер: создавал СМИ, руководил СМИ, занимался рекламой. А потом я ни с того ни с сего сел и стал писать. Сначала жена-журналист меня мучительно правила, теперь правит меньше. 

– Нет впечатления, что журналистика и политика в Иванове становятся все более безликими? 

– Это и на федеральном уровне так. Раньше был интерес людей. Люди были готовы покупать газеты. Когда ты последний раз покупал что-то информационное? Ты не готов платить за информацию, а на чём тогда вырастить журналистику? В журналистике остались только старые кони – Рахманьков, Мокрецов, Машкевич. Нам всем уже около пятидесяти, а новые откуда возникнут? Площадок-то нет. Сейчас время блогеров: сделал бесплатный сайт, написал туда, чего хочешь, не задумываясь ни о чём… 

– И ни для кого. И ни за чем. 

– Вот ты всю картину и обрисовал… 

– Вам нравится Иваново? 

– Ещё бы не нравилось – я больше нигде и не был. 

– Но к вам, наверное, друзья приезжали – вы их водили, показывали наш город: что тут есть интересного… 

– Откуда друзья? Никто ко мне не приезжал. Разве я кому-то нужен? Мне бы в монастырь уйти, но туда нужно, чтобы кто-то пропихнул. 

– А вы верующий человек? 

– Не в этом дело… Я в церковь хожу, мне нравится, как хором поют. Умереть боюсь… Не смерть страшна, а неизвестность – что там будет. 

– Пишете что-нибудь новое? 

– Вот, – показывает на исчёрканный карандашными каракулями перекидной настенный календарь за прошлый год. – Тут какие-то мгновения, мысли. 

– У вас книжка стихов скоро выходит, а вы как будто и не очень рады. 

– Рад. Не знаю, как выразить. Хочется в руках подержать. 

– А раньше бы больше обрадовались, если бы книжка вышла? 

– Для меня никогда это было не главное. Перед кем гордиться-то? 

– Ты бы что рассказал про Иваново – неивановскому? 

– Первым делом, что не стоит сюда приезжать. Если ты тут не родился, тебе тут сложно будет разобраться. Город не старинный, всё у нас закручено на истории первого Совета, революции, фабриках. Народ – своеобразный, может человеку из другого города показаться странным, немножко злобным, но на самом деле он добрый, нормальный. Просто это открывается не сразу. Наши люди закрыты, как правило. Может, это менталитет такой, отчасти последствия 90-х годов – люди опасаются. Но вообще под этой первой коркой у нас народ добрый и отзывчивый. В Подмосковье я был – там люди по-другому заточены. А здесь они человечнее гораздо и гораздо быстрее придут на помощь. И поймут. И войдут в ситуацию. Я недавно наблюдал картину: идёт пьяный человек с разбитым лицом, подходит к женщинам с коляской, спрашивает, как пройти. Они его не сторонятся. Спрашивают: может, чем помочь? Может, тебе такси вызвать? Скорую? Мимо беды у нас люди не пройдут. 

– Почему тогда так много талантливых людей из Иванова уезжает? 

– Если человек хоть немножко талантливый, ему здесь не дают прохода. У нас всё завязано на определенном круге людей, который давно в этой сфере крутится и занял все ниши. Им нужны только свои да наши. Я не буду грешить на Курицыну Свету, которая рванула отсюда, выпендрилась – и слава богу, что рванула! Здесь бы ей дороги не дали всё равно. Здесь всё закручено на определенной касте людей – либо тех, кто в деле давно, нормальной ориентации, либо… сам понимаешь. Здесь можно заниматься текстилем. Но и он прогорает. Фирмы закрывается. А Город невест – это просто клише. Что ещё сказать? Люди очень скрытные. Даже если что-то происходит, они пытаются провести это под землёй, а не показать. Если в Москве всё видно, все себя афишируют, то у нас всё будет происходить под первым слоем земли, не на поверхности. Даже хорошие качества иногда скрывают. 

– Что сделало ивановцев такими скрытными? 

– То, что мы всегда были провинцией, считали ею себя, в Москву ездили как на праздник. В 90-е годы наш регион был одним из самых упадочных – жизнь тяжелая, людям по большому счёту ничего не светило, и они так и жили, что ничего им не светит и надо с этим жить. Эта обречённость отложилась на их характере, замкнула наших как бы. Что они видели? Безысходность, бесперспективность. Куда бы пробился Фурманов, если б не поехал с Чапаевым на Урал воевать? Где бы был тот же Зайцев, если бы не уехал? А в этом городе только родиться и умереть. Если ты хочешь что-то заметное сделать, то надо уезжать. 

– Мне вообще в этом городе неинтересно. Хотя я привыкла здесь, потому что всю жизнь прожила, но я всегда хотела жить в Москве, у меня не получилось – обстоятельства так складывались, моя инертность помешала. Когда была молодая и послушная, бабушка запрещала: «Не поедешь, не поедешь». Вот и не поехала, и мне тут неинтересно. Я люблю, чтобы было движение, чтобы всё бурлило, чтобы было куда сходить – пусть я не пойду, но я бы знала, что могу туда сходить, что у меня есть выбор. А здесь выбора нет, сходить некуда. Если бы сейчас вернуть назад, прямо с копейками в кармане села и уехала бы. И вообще не вернулась. Я не ненавижу этот город. Но мне это не дом. Вот есть дом, ощущение дома. А здесь у меня нет дома, хотя я всю жизнь тут прожила. 

– Существует миф, что Иваново – это «чёртово болото». В нём живут мороки, которые засасывают людей в себя. 

– Я считаю, у нас есть энергетические пустоты, другая, тонкая структура, которая не даёт, чтобы мы нормально жили, лярва какая-то, – я не могу объяснить. У меня подружка из Москвы, когда сюда приезжает, говорит: «Я на вокзале выхожу из вагона – задыхаюсь». Здесь для деятельного человека – удушливая атмосфера. И народ, если честно, свинский, неприятный, но в колониях зато наши мужики – крепкие, стойкие. Вот говорят: «Ивановские мужики – хуже нет, безалаберные, ленивые». А там они по-другому себя ведут. Если где по тюрьмам «красные» забивают, ивановские стойко себя показывают. А в общей массе, общий настрой здесь серость. Поголовная серость. Но у нас большой плюс – тут много разных национальностей. Нет ксенофобии никакой, с Кавказа много приезжих, афганцев, цыган, а национализма противного у нас минимально. Не знаю, какую тут подноготину найти. Мы со всеми уживаемся нормально. 

– Если бы вам заказали написать портрет нашего города, как бы он выглядел? 

– Я бы не смог его сделать – ведь я приезжий и, хотя прожил в Иванове много лет, города не знаю. Чисто функционально – если надо съездить куда-то по делам, я еду, а в целом он меня совсем не занимает. Мне скорее интересна внутренняя пластика – линии деревьев, отражающихся в воде, их втекания в облака, ритмы какие-то, ветки, лужи. 

– Вы много где побывали – жили в Питере и Бишкеке. Там вас тоже лицо города мало интересовало? 

– Ну что ты! По Питеру гулять – одно удовольствие. Там твой глаз радуется и отдыхает, наслаждаешься разнообразными архитектурными решениями. А в Бишкеке – какие там шашлычные были, что ты! Город становится интересным, если люди в него вкладываются. В Питере люди всё время строили, развивали, обустраивали свой город, чтобы в нём было уютно жить, а здесь кто будет вкладываться, если все в Москву хотят уехать? 

– Вам уютно жить в Иванове? 

– Мне уютно с самим собой, я не к месту прикипаю… Не сказал бы, что уютно. Мне тут негде походить, погулять, посмотреть. Нет такого любимого пространства. Поначалу, когда приехал, нравились места на Талке, где парк 1905 года. 

– То, что вы прожили столько лет в Иванове, как-нибудь отразилось на вашей живописи? 

– Нет. Если бы я жил в Ярославле или Новосибирске, у меня была бы точно такая же живопись. Я не иду от отклика на внешний мир. Меня греет книга, культура, какая-то захватывающая философская идея. Сейчас Хайдеггера читаю – он всё время говорит о бытии, и вдруг я в это состояние как бы впадаю, и для меня жизнь открывается, хочется работать, писать… Если же нет такого культурного внешнего импульса, я не знаю, от чего оттолкнуться, вот в чём проблема. 

– Вам когда-нибудь хотелось уехать из Иванова? 

– Никогда. Я его люблю. 

– За что? 

– За ностальгию. Нашему поколению повезло – наше детство пришлось на оттепель. За веру в будущее, которая у нас была. В Иванове протекала спокойная и какая-то родная всем культурная жизнь. Мы все знали своих героев. Знали конферансье Александра Когана, хор текстильщиков, композитора Сергея Охомуша, написавшего прекрасную песню об Иванове, которая сейчас почему-то не исполняется. Люди переезжали из каморок в хрущёвки, вносили туда фикусы, зеркала, кошек. У них появилась собственная территория, все наконец-то людьми себя почувствовали, перестали ходить в бани с огромными очередями, где хочешь помыться – ну так посиди сначала в очереди и жди, ты везде никто, ты везде этот самый маленький человек… И вдруг это кончилось. Выросли. И думали, что теперь постоянно будем расти. Было время таких надежд, такой поэзии! Дети в школе читали Евтушенко, прекрасно знали, кто он такой, а сейчас дети ничего не хотят читать – уж какой Евтушенко, они и Некрасова-то не знают, который по программе им положен. А тогда мы все ждали чего-то хорошего. Ждали, ждали – и дождались: Гагарин полетел! Ждали-ждали – и вот поехали в эти хрущёвки. Когда мы писали сочинения о будущем, то легко наделяли его самыми лучшими и прекрасными чертами, верили, что дальше будет хорошо. И город наш будет хорошеть. А сейчас какое-то подобие из того будущего наступило: изобилие в магазинах, стиральные машины есть у всех, время свободного стало больше, летают все, куда захотят. А радости нет. Безвременье. И наш город от нас почему-то отдалился. 

– А каково ваше сегодняшнее ощущение от Иванова? Оно чем-то отличается от соседних городов? 

– Да всё как везде: дома новые строятся, дороги улучшаются… У нас, мне кажется, внутренняя жизнь поинтересней. Вот Ярославль или Владимир, они побогаче, и в магазины там народ приходит с другими деньгами, а наши женщины одеваются всё равно лучше. Текстильно-модельная культура у нас действительно есть, потому что Иваново – это город текстильщиков и художников. А с другой стороны – идёт по улице стайка девчонок, они одеты хорошо, такие все красивые, а рот откроют – страшно становится, о чём и как они говорят. 

– Ивановцы как-нибудь изменились за последние годы? 

– Ивановцы менялись вместе с остальным российским населением – раньше были подобрей, поответственней. И представить нельзя было, как это можно столько не работать или как это женщина столько лет сидит с ребёнком и ничего больше не делает. Привычка к работе, она нравственная, благородная. А только гулять, ездить, заниматься туризмом… Я, наверное, ужасно говорю, но такой туризм, который сейчас в моде, – это завуалированная форма безделья. И ездят-то без толку, не ту информацию они черпают из поездок, и впечатления больше глупые, мелкие, детские какие-то… Народ облегчился, жить ему стало легче, а внутренней нагрузки на себя берут всё меньше. Бабушки перестали вязать носки – они тоже теперь летают отдыхать, меньше с внуками сидят, а если сидят – то по расписанию. Как-то всё размельчало и всего стало много, все устают как собаки, а делать при этом ничего не делают. Как наша вся российская экономика: её американцы пытаются развалить – не выходит; её мы пытаемся улучшить – опять она стоит, как стояла. Ничего с ней не сделаешь. Это константа. 

А у нас константа, что ивановские женщины всё же посовестливее, чем, например, москвички – они меньше выделываются, меньше говорят чужих слов и мыслей, меньше выдают себя за нечто другое. Но вот зато мужчины в Иванове – самые плохие! Разумеется, не все. Мои-то знакомые – очень хорошие, но как только выходишь из этого круга хорошести – господи, какие ж они все грубияны, бездельники, грязнули, ленивые до некуда, хвастливые до некуда, только и знают, что друг перед другом в саунах сидеть и выпендриваться. Так и хочется сказать: «Ты хоть сделай что-нибудь. Хватит болтать-то». И смех у них не смех – гоготанье какое-то. А по лесу как они ходят? Каждый раз думаешь, что это лось ломится – даже в мыслях нет ветку отогнуть, идут напролом и кусты ломают. И матом ругаются прямо при жёнах, детях и прохожих. От грубости и озлобленности шофёров в маршрутках можно всякую веру в человека потерять. 

А город Иваново – хороший. Здесь в центре до сих пор ещё хранится запах фабрик. Это красиво и уникально. Это – соединение искусства и ремесла. Он пока ещё рабочий город, и в этом есть особый шик и историческое достоинство. Надо бы нам беречь этот город, повежливее и повнимательнее на него смотреть. 

Наверное, у мифа об Иванове как о «чёртовом болоте» есть свои основания. Но вот Пришвин написал, что болото – это «кладовая солнца». Думаю, это очень точное определение: Иваново – чёртова кладовая солнца. 

* * * 

Станислав Кузнецов