Михаил Тимофеев: Пепел империй (Путешествие в прошлое с Дэвидом Лоуэнталем)

К. Вагинов «Козлиная песнь» 

Вы, конечно, спросите, почему для постоянного места жительства я выбрал городишко Тринидад, что в провинции Санкти Спиритус на острове Куба. Рождённый в империи, я хотел бы жить в провинции у Карибского моря, где пираты – это не голливудская выдумка, а предмет изучения краеведов. В этом кубинском Плёсе время остановилось задолго до 1950-х, когда к городу была проложена автомобильная дорога. Наличие электричества и автомобилей в средневековой Европе превращает аутентичные древности в декорации. В этой кубинской глубинке на мощёных булыжниками улочках, знавших прикосновения ступней чёрных рабов и каблуков сапог лихих буканьеров, экзотикой из иного мира веет от столбов с проводами, уазика цвета хаки и Chevrolet Bel Air 1953 года на улице Розарио. 

Несмотря на почти столетнюю изоляцию этого колониального городка, сделавшего его заповедником едва ли не времён испанского господства, свежеокрашенные стены домиков придают им декоративный игрушечный вид. Это не смущает большинство туристов. Согласно известному утверждению Джона Урри, поиск аутентичности не является основой для туризма. Решающей особенностью будет разница между привычным местом жительства/работы и объектом туристического взгляда. 

Я отношу себя к той части странников, которым важна подлинность старины, удостоверяемая разнообразными следами времени. Дэвид Лоуэнталь на восьмидесяти из шестисот страниц своей книги «Прошлое – чужая страна» рассказывает о возникновении и формировании интереса к облику старости в культуре. Эстетическое наслаждение, получаемое от патины древности, впервые было письменно зафиксировано в IX веке в Китае, пишет он: «В Европе же признаки возраста вещи вплоть до середины XVIII века ценили редко. Первые приверженцы нового вкуса к упадку и разрушению восхваляли руины акведуков Рима не только за инженерное совершенство, но и за визуальное соответствие нарождающимся принципам романтического вкуса. А в XVIII веке осыпающиеся и разваливающиеся, заросшие кустарником строения, почти слившиеся с окружающей природой, стали центром внимания. После могучих рисунков римских развалин Пиранези сами руины показались таким зрителям, как Гёте и Флаксман, маленькими и неинтересными. В соответствии со вкусом конца XIX века артефакты и ландшафты оценивали по «живописному» критерию, эталоном которого служили руины». 

Руинированность, безусловно, весьма специфический и радикальный случай благоговения перед утраченным величием и былым великолепием. Венеция исправно получает дивиденды от своего рафинированного угасания, а вот депрессивный Детройт не страдает от переизбытка туристов. 

Фраза о том, что «всё на свете боится времени, но время боится пирамид», добавляет очарования египетским древностям. Не только конвейерная туристская индустрия, но простое пребывание в ряде стран предполагает знакомство с местными руинами. Так, в Пекине вам предложат поездку на Бадалин – подновлённый участок Великой китайской стены, сохранившийся за время правления династии Цин. Поездка в Камбоджу делает почти неизбежным знакомство с затерянными в джунглях сооружениями Ангкор-Вата, тур в Мексику – посещение развалин Теотиуакана, а в Перу – Мачу-Пикчу.

Открывая новую рубрику «Город в деталях [Путешествия из Иванова]», я намерен поразмышлять над тем, как видится Иваново не из столиц исчезнувших цивилизаций, а из современных городов, в которых могли побывать многие читатели. Поскольку Иваново явно находится в категории, не позволяющей сравнивать его с мегаполисами и игрушечными городками в тысячу жителей, то оптика рассказов будет обращена на детали, урбанистический антураж. В первом материале я намерен поразмышлять о том, почему ветхие строения и обшарпанные стены могут украшать город и чем взгляд туриста отличается от видения аборигена… 

Накануне шавуота утром шестого дня летнего месяца сивана 5771 года через Сионские ворота я вошёл в Армянский квартал, ступая по отполированным тысячами подошв белым камням старого города Иерусалима. До того как его узкие улочки наполнятся суетливыми торговцами и зачарованными туристами, в этих кварталах возникает иллюзия вневременности. Кажется, что все эти камни помнят если не Иисуса из Назарета, то крестоносцев. Но в большинстве своём здешние камни помнят разве что турецкоподданных: существующие сейчас крепостные стены Иерусалима были построены в шестнадцатом веке султаном Сулейманом Великолепным. Этот город многократно превращали в пыль, но столько же раз его возрождали из пепла. Это намоленное место, не нуждающееся в брендинге и ребрендинге для привлечения к себе внимания. Камни и древние тексты сделали свою работу за брендменеджеров. 

Чаще смотрите под ноги! Вы можете ступать по тому, что порой нужно видеть. Во Львове это будет брусчатка, которой выложены улицы и площади не только в туристически привлекательной части города. Сами по себе эти вполне утилитарные параллелепипеды – предмет гордости львовян (в ресторанчике «Дом легенд» на Староеврейской улице под стеклянным колпаком даже выставлен «эталон львовской брусчатки»). Из-за того, что австро-венгерские власти не рассчитывали на трафик, превышающий девять конных экипажей в час, деформированное имперское покрытие в XXI веке доставляет пешеходам и водителям явные неудобства. Кроме того, я не уверен, что брусчатка, продающаяся в качестве львовских сувениров, сделана в Китае. Вполне возможно, что её берут с окраинных улиц этого города. 

Порой уличное покрытие не только шедевр градоустроения, но и пример, который следовало бы использовать в назидание молодожёнам. Я имею в виду сквер возле бывшего Дворца генерал-губернатора Гаваны, выложенный деревянной брусчаткой, дабы поздний приезд кареты сановника не разбудил его супругу. 

Разумеется, под ногами горожан и туристов всегда находится скрытый от глаз культурный слой, но и видимая поверхность – это не только то, по чему, как принято писать в путеводителях, ступала чья-то нога. Это ещё и созданный за время, превышающее человеческую жизнь, неумышленный узор, которым можно любоваться, а иногда и восхищаться. И всегда это нужно видеть. Ибо как можно описать очарование монастырской площади, выложенной клеймёными кирпичами разных оттенков красно-чёрной палитры в виде узора «ёлочка»? Просто нужно поехать в Чернигов, так как даже фотография не способна передать обаяние старины. А канализационные люки – эти печати времени, содержащие экзотические письмена! Строительная контора «Братья Целль» с 1910 года на Фабричной улице в лодзинском районе Ксёнжи Млын не даёт прохожим забыть, что польский Манчестер находился в ту пору в Российской империи. Совершенно случайно обнаружив этот знак времени, я с грустью подумал, что в бывшем русском Манчестере такой люк не продержался бы на своём месте столь долго… 

Ивановская брусчатка в Аптечном переулке, живописно выглядевшая на старых фотографиях Виктора Боровкова, нынче практически уничтожена. Впрочем, и совершенно истерзанная автомобильными шинами, она выглядит всё же лучше превращающегося на глазах в прах нового покрытия этого некогда укромного уголка нашего города. 

В Лодзи – странном городе, соединившем в своей исторической части полузаброшенные красно-кирпичные индустриальные пространства и серые депрессивные доходные дома с обвалившейся ещё во время немецкой оккупации Литцманштадта штукатуркой – я жил несколько месяцев. Это город, о котором кинорежиссёр Кшиштоф Кесьлёвский, учившийся в местной Высшей школе кино, написал: «Город жуткий, но необычный, по-своему живописный – с рассыпающимися домами, разваливающимися лестничными клетками и колоритными людьми. Более цельный, чем Варшава. Во время войны Лодзь почти не пострадала, так что, по сути, я учился в старой, довоенной Лодзи. Денег на ремонт никогда не хватало, стены домов покрывал лишай, а штукатурка постоянно отваливалась. Выглядело всё это крайне живописно. Впрочем, это вообще необыкновенный город». Сейчас Лодзь, благодаря своим серым облезлым стенам давно некрашеных домов, стала центром польского искусства граффити, но об этом как-нибудь в другой раз. 

В подаренном мне как участнику конференции «Повседневный авангард» шикарно изданном фотоальбоме «Екатеринбург. Наследие конструктивизма» изображения всех зданий входят в диссонанс с личным опытом знакомства с этим городом. Причина в том, что составители несколько приукрасили действительность, использовав возможности фотошопа. Безупречные поверхности лишают архитектуру обаяния даже на фотографиях. Лоуэнталь отметил, что «следы времени и употребления особенно уместны на тех вещах, которые естественным образом находятся вне помещения, на открытом пространстве и потому подвержены постоянному воздействию непогоды. Вкус к разрушающимся зданиям неразрывным образом связан с реставрационной философией конца XIX века. Одной из причин против обновления старинных зданий было то, что в ходе реставрации, как утверждал Уильям Моррис, исчезает «облик древности... тех старинных фрагментов материала, которые еще сохранились». 

Если для Иерусалима, с его трёхтысячелетней историей, четырёхсотлетние крепостные стены – почти что новодел, то для Тель-Авива восьмидесятилетняя архитектурная история – повод гордости. Еврейские иммигранты из Германии – архитекторы школы Баухауса – в 1930-е годы сформировали облик практически всей центральной части. Белый город строился не на века – не в последнюю очередь с помощью характерных для этого стиля простых, лишённых архитектурных излишеств форм решалась жилищная проблема. Эти здания всех оттенков белого цвета были признаны мировым архитектурным наследием и взяты под опеку ЮНЕСКО. Теперь это самый большой музей конструктивизма под открытым небом – что-то около четырёх тысяч зданий, отдельные из которых удивительным образом напоминают ивановцу родной Иваново-Вознесенск. Запутавшись, подобно герою кинокомедии «Бриллиантовая рука», в узких улочках, я обнаружил совершенно изумительный дом, облицованный осколками изразцов, декоративными тарелками с восточным орнаментом, керамической плиткой, рисунки на которые явно наносили детские руки. Всё это сложноорганизованное абстрактное великолепие превышало своими размерами полотна Джексона Поллока. 

Вот уже шесть лет, как городом, воплощающим в себе черты произведения искусства, для меня остаётся Гавана. Крупный план его столь же выразителен, как и мелкие декорации городского убранства. В памяти всплывает обвалившаяся со стены фасада на улице О’Рэйли плитка с мавританским узором, заменённая где-то на пятом году Революции тем, что удалось кому-то отбить за лестницей в парадном; торчащие посреди улицы чугунные пушки – лучшая замена дорожного знака «Проезд запрещён»; изящные металлические столики и стулья уличных кафе, гармонирующие с остатками пышного декора колониального барокко; покрытые пылью электросчётчики в парадных старых доходных домов, похожие на произведения актуального искусства; огромные шикарные американские седаны времён классической эпохи Голливуда, привезённые на остров до 1959 года… Артефакты времён Фиделя Кастро, замысловато вплетённые в городской текст пяти столетий, усугубляют ощущение чрезмерности и экзотичности, которую в Европе найдёшь разве что на южных окраинах. В тропиках подобная избыточность, из которой я выделил ничтожно малую часть, органична. В родном краю берёз и осин акценты в городской среде расставляются иначе. Таковы законы культурной географии. 

Неслучайно скромная и достойная красота кирпичной кладки тщательно выписана на городских пейзажах «малых голландцев». Однако ивановцам для того, чтобы насладится кирпичной полихромией необязательно ехать в Амстердам или Харлем. Нужно просто повнимательнее присмотреться к своему городу. Я не могу понять тех, кто принимает решения скрыть благородную старину под сайдингом или, того хуже, – штукатуркой и масляной краской. В Японии эстетическое воспитание начинается ещё в детских садах, а значимость саби – налёта старины – неотъемлемая часть мировосприятия.

Впрочем, в Европе трогательное внимание к патине времени можно обнаружить не только в Венеции, где она повышает статус и значимость вещей и зданий, удостоверяет их возраст и даже предохраняет их от разрушения. «Убеждение в том, что старинные здания и должны выглядеть старыми, – пишет Лоуэнталь, – не столь уж редкий взгляд. В отличие от людей, «от зданий ожидают, что с возрастом они только приобретают», и что «запечатленная на их фасадах история составляет часть того, чем мы в них восхищаемся». Некоторые ценят любые знаки возраста, даже вкрапления грязи. Бархатистая патина, которую придает сажа, «позволяет зданию открыто заявлять о своем возрасте», – такие аргументы приводит журнал «Architectural Review» против очистки собора Святого Павла. Это создает «неуловимое сочетание архитектуры и истории, что и придает ценность старым зданиям... видимые свидетельства того, что памятник – как и нация – выдержал вековые бури и кризисы, но сохранился пусть и слегка обветшалым, но все же непокоренным». 

Известняково-белый и тёмно-краснокирпичный цвета части архитектуры старого Лондона делают его неподражаемым, хотя в Англии это сочетание не назовёшь редким. Лоуэнталь отмечает, что «находятся разного рода защитники истории, которые отстаивают покрытые сажей фасады как свидетельства «туманного прошлого Лондона», как «памятник веку дыма и гари», как «столь же благородное и исполненное значения [свидетельство], как и любые другие текстуры истории». Не знаю, согласитесь ли вы со мной в том, что обновлённые здания комплекса Большой Иваново-Вознесенской мануфактуры явно проигрывают соседним, сохранившим свою аутентичность. 

А особую прелесть типовым лондонским домам-террасам придают массивные двери, покрашенные для удобства жильцов в разные цвета, чтобы в сумерки или ночью, подходя к дому после пропущенных в пабе пары-тройки пинт эля, не перепутать внешне одинаковые жилища. Не знаю, правда, сработал бы такой эстетический трюк с Женей Лукашиным. Наверное, стоило просто наносить на дверь надпись «Это город Ленинград» (желательно шрифтом, согласованным жителем с жилищно-эстетической комиссией). Надо ли писать, что это шутка? 

Иногда районы, сохранившие живое присутствие старины, отделены от безликой типовой застройки или адаптированных для туристов кварталов совершенно незначительной преградой, превращающей их в своеобразные гетто, исторические заповедники и артистические оазисы. Именно таков Ужупис – район Вильнюса, отграниченный от туристически ориентированной части города узкой речкой. С 1998 года он официально провозглашён не больше и не меньше как местным Монмартром. В 2009 году, когда Вильнюс был культурной столицей Европы, здесь прошёл съезд Монмартров всех стран. Иваново на нём представлено не было. Проведя несколько весенних дней на Заречной улице (Ужупё), я успел проникнуться его обыденной неброской красотой. Из-за того, что маляры забыли туда дорогу ещё в годы перестройки, он приобрёл все черты глухой забытой провинции, то есть именно такого места, где можно уединиться и забыть обо всех тревогах большого мира. Запущенность в соединении с цветущими садами была ему к лицу. Выбранный мной для раскрытия этой темы эксперт по старине писал по данному поводу следующее: «Износ и обветшание не только удостоверяют, но еще и украшают древность. Владельцы отеля «Крийон» в Париже хотели, чтобы фасад здания оставили немытым, когда в 1960-х фасады других исторических достопримечательностей на площади Согласия подверглись чистке. Следы возраста – отслаивающуюся краску, осыпающуюся штукатурку, корродировавший металл – в Палм-Хаус на Кью-Гарденс специально оставляют для того, чтобы подчеркнуть ее аутентичность и передать ощущение прошлого, на что совершенно было бы не способно сооружение из нержавеющей стали и покрытых пластиком конструкций». 

Считается, что туристы, до посещения замка Нойшванштайн уже бывавшие в парижском Диснейленде, приехав в баварские Альпы, сталкиваются с феноменом дежавю, ибо симуляция замещает подлинность. Возможно, лет через 50-100 наши потомки будут восторгаться подлинным сайдингом и неплохо сохранившимся пластиком начала нашего века. Но хочется всё же, чтобы им было с чем его сравнить. Порой мне кажется, что иваново-вознесенские руины выглядят лучше ивановского новостроя.