Часть I
Вообще эта статья задумывалась как ругательная – андеграунд сдох, нет у нас в городе никакого андеграунда: ручные панки, ручные хиппи… Скучающие от собственного творчества музыканты ленятся играть, а публика, перекормленная ютубом, ленится слушать. Как следствие удовольствие довольно вялое - и для тех, и для других.
Такое впечатление, что все халявят, не хотят включаться, не умеют выкладываться. Там, где старая гвардия зарубалась всерьёз, эти просто развлекаются, сами не зная для чего, проводят время, потому что же надо его как-то проводить – учиться неохота, работать неохота, семью заводить неохота… Такие вот рок-герои.
Пару лет назад я был в «Колизее» на сборном концерте ивановских рок-групп, играющих якобы радикальный хэви-метталл – ну, гитары там огнедышащие, гривы растрепанные, орут ещё чего-то страшными голосами, а впечатление такое, что это переодетые менеджеры и клерки среднего звена отрываются на корпоративе.
То есть поводы для ворчания есть и немаленькие, но есть ли смысл ругаться и ворчать, обращать внимание на людей, у которых довольно странное и недалёкое представление о жизни, в которой якобы можно ничего не делать и всё получить. Главное – не париться. Лишь бы не париться. Это какое-то расслабленное поколение, которое и играет такую худосочную музыку, которой не проймёшь, даже если у тебя в руках Fender stratokaster.
Конечно, панк давно выродился в стиль, стал заштампованным и вполне определённым вариантом поведения. Изначально направленный против всех стилей, любой заштампованности и эстетической определенности, он сам постепенно сделался клише – индустрия развлечений сожрала и его, превратив в такой же унылый стандарт, как группа «Блестящие» или бардовская песня. Современные рокеры просто играют в мятеж и анархию, а на самом деле банально приспособляются и плывут по течению, как им удобней, как им комфортней, - берегут себя.
Однако, подлинное искусство (и в этом его сила) – всегда сопротивление, никогда не поддакиванье. Даже мотыльковая поэзия Фета, «шёпот, робкое дыханье, трели соловья», была в своё время опрокидывающим явлением, потому что разрушала предыдущий способ говорить и мыслить, преобразовывала его, раздвигала границы в музыкальность, импрессионистичность, мимолётную лирику. Многие считали её ерундовой и принимали за чепуху, да и сам Фет признавался в одном из писем: «Моя Муза отказывается говорить что-либо, кроме нелепостей», - но эти «нелепости» были шагом вперёд, обогащением традиции.
А куда шагают и что обогащают современные ивановские рок-музыканты? В большинстве своём они топчутся на месте, и музыка для них такое же хобби, как бадминтон на пляже по выходным, или боулинг в клубе, или танцы, или шахматы – у каждого своё небольшое увлечение, никто не хочет становиться профессионалом, достигать высот.
Я не к тому, что к вышеозначенным высотам надо рваться с пеной у рта - по большому счёту они сами достигаются, если человек этого хочет, стремится к ним. Сама его жизнь будет незаметно выстраиваться так и наполняться такими поступками и событиями, что он рано или поздно придёт к желаемому результату – золотым садам Гесперид - и попробует на вкус заветное яблоко, осознав наконец, что никаких границ нет, ничего он не нарушает, и плод не запретный, а просто его надо брать чистыми руками, и тогда он не ядовитый и реальный на ощупь, не мираж, не чара, а такой же простой и незамысловатый предмет, как табуретка на кухне или сыроежка в осеннем лесу.
В общем, пытаясь сократить это и без того затянувшееся предисловие, я хочу сказать, что настоящий герой андеграунда - это вовсе не тот, кто взял в руки электрогитару, отрастил волосы до плеч (или побрился наголо) и поёт зубодробительные песни под Летова, а тот, кто умеет видеть мир собственными глазами, пытается мыслить самостоятельно, на собственной шкуре испытывает реальность и стремится к правдивой картине мира – неприукрашенной, без розовых очков, но и неочернённой, неутопленной в негативе, отчаянии и цинизме. Человек андеграунда говорит: пусть вещи стоят столько, сколько они стоят, не больше и не меньше, пусть они будут не лучше и не хуже, я хочу их видеть такими, какие они есть, хочу знать им цену.
Я в своё время уехал жить в Питер именно в надежде найти андеграунд там - в Иванове мне этой среды не хватало, я её не ощущал; возвращаясь с рок-квартирников, говорил друзьям, что наши дебоши в третьей общаге и то интереснее, веселее и праздничнее, чем «вся эта рок-музыка». В Питере я рассчитывал обнаружить отголоски эпохи 1980-х, когда целое поколение молодёжи ушло в протест и решило жить не по правилам. И не нашёл. Там уже не было андеграунда как движения, бурного всплеска, разнородной волны, владеющей умами, но он там сохранился на уровне отдельных личностей, которые хранили его суть и природу, могли рассказать, дать попробовать, ощутить, что это такое, - и он на них держится.
Так и в Иванове – у нас нет андеграунда как заметного или сплоченного общественного явления, тусовки или шайки, анархической богемы, - но в Иванове есть люди, отстаивающие территорию свободного мышления в своих песнях, стихах, картинах или музыке. Все эти люди между собой фактически не пересекаются и крайне разобщены, но они, не сговариваясь, делают общее дело – создают культурный слой, который не позволяет нашему городу окончательно опуститься. Как это ни странно, но именно андеграунд парит над землёй, а всё остальное уходит в землю и становится прахом.
И вот наблюдение - вопреки тому, что в нашей стране уже на протяжении двух последних десятилетий искусство не подвергается политической или эстетической цензуре, оно всё равно остаётся за бортом, на задворках, в тени. Художники и поэты вынуждены чувствовать себя невостребованными маргиналами, безнадёжными донкихотами и наивными полуподпольщиками, чьи слова, или музыка, или картины вечно не ко двору и ничего не меняют, а они всё равно продолжают творить - пусть даже и в пустоту. Может, смысла в этом нет, но люди есть.
Есть поэт, художник и музыкант Сергей Постнов, который сражается где-то в Шуе с собственными демонами (с переменным успехом). То мрачный, то весёлый, он сам не хозяин своему таланту и бредёт с ним наобум, сам себя не понимая, как калика перехожая – то видит, то не видит: то в канаву упадёт, то в коровью лепёшку вступит, то найдёт сокровище.
Есть Роман Зотов, которого я впервые услышал лет семь назад на каком-то самодеятельном рок-фестивале в Иванове и с первого раза подумал – как это свежо и ново, и обаятельно по интонации. При том что Зотов органично продолжает традицию русского рока, в частности Янки Дягилевой, он нисколько её не копия, а следующий шаг. То, что он делает, - это такая затяжная и отчасти безнадежная попытка современного человека выпрыгнуть из лап цивилизации потребления, её скуки и тупиковости, из пластмассовости и механистичности своих ощущений, продиктованных ею. Через морок потустороннего Зотов пытается обрести свой голос, разбудить свою природу, вернуть себе способность чувствовать тепло и дарить его людям.
Есть Сергей Аксёнов, чьи незатейливые песенки легко находят отклик у благодарного слушателя. Бесхитростно-мелодичные, ненавороченные, то лирические, то абсурдные, то мягко-сатирические с легко узнаваемыми зарисовками из быта, они на самом деле сложнее, чем кажутся, и несут в себе заряд положительной энергии - даже если они грустные и по-гребенщиковски философские, всё равно нам Аксёнов как будто подмигивает из-под этой философии, что это всё мура и дребедень и давайте лучше праздновать и что-нибудь отмечать – День Рождения Карлсона, или Достоевского, или старухи Шапокляк!
Есть Виктор Ломосков, которого так долго принимали за шоумена и ведущего «капустников», что, похоже, он и стал им. А стихи были весёлые, симпатичные, лёгкие и совсем не глупые – не зарифмованные шутки, пустяки или остроты, - а именно хорошие шуточные стихи, поднимающие настроение.
Со мною что-то происходит –
Ко мне мой друг Платон не ходит.
Я дал ему вчера по роже,
Поскольку истина дороже.
Есть Дмитрий Лакербай – автор сборника «Кратковечный», стихи в котором блестяще отделаны и искусно сервированы. Их интерьер сочетает в себе классическую строгость и причудливую замысловатость, интеллектуальный декор - настоящее барроко! Игра формы и стиля, слов и ума, обилие метафор, литературных аллюзий, помпезность и пафосность словесного убранства и тут же, рядом по-мальчишески резвое недоверие к ним. Кому или чему адресовать упрёк, что у этого сборника, вышедшего в середине 1990-х годов, не было продолжения, мне неизвестно. Возможно, ответ надо искать в названии. Дмитрий Лакербай был, кстати, единственным преподавателем, который, когда мы учились в ИвГУ, читал нам на лекциях Велимира Хлебникова (хотя лекции были по журналистике и Хлебникова не касались).
Есть Павел Бастраков. Он родился в 1956 году в городе Шахунья Нижегородской области, а теперь живёт в Иванове. В прошлом - студент Литературного института, который он не окончил. Автор книги «Место в небе». В своих лучших стихах он высказывает трезвый и вменяемый взгляд на вещи, что поэтам несвойственно, но практичность взгляда не отдаёт у него ни пошлостью, ни приземлённостью. Он просто соблюдает иерархию ценностей – от высокого к низкому – и выходит стройная, хотя и неоднозначная картина мира. Стихотворение «Ещё встреча»:
О судьбах Родины… На мелочи
Мы не разменивали вечер.
Но – говорить нам было не о чем,
Поскольку, говорить нам – нечем:
Его душа давно замёрзла,
Моя душа уже сгорела…
На небо высыпались звёзды
Обычное – не наше – дело.
Простые истины - неброские, но точные, высказанные Бастраковым по-мужицки основательно. Ему важно быть понятным - и себе, и читателю, - важно быть порядочным, цельным, совестливым, любое дело довести до ума. В пику расхожим поэтическим соблазнам он любит и поэтизирует прозу жизни. Горизонт, конечно, манит, но важнее представляются повседневные дела: работа, отдых (ибо отдых тоже дело), порядок в доме, мир и дружба в семье. Работать, читать, зарабатывать на хлеб, любить свою жену – так всё и складывается, горизонт не нужен - и без этого можно постигнуть красоту. Бастраков как будто сознательно уходит от клише так называемого романтического Поэта - что Поэт, мол, это Пуп Земли и какая-то особенная, экзотическая фигура, возвышающаяся над всеми и в своих капризах недоступная пониманию «серого большинства». Бастракову это режет. Он поэт мастеровой. Его взгляд на вещи разумен и толков, словно молоток в руках умелого плотника, - никакой самодеятельности, декадентщины, мистики – всё просто и по делу, и при этом не банально. Лишенная пустых фраз и стилистических завирательств, поэзия Бастракова глубоко человечна и постоянно напоминает, что, кроме Хлебникова и Рембо, были ещё и другие вершины - Николай Некрасов, поздний Заболоцкий, Александр Кушнер. Так он и пишет, чуждаясь всяких вывертов, проверяя зачарованную правду поэзии правдой жизни – и они совпадают!
Удивительнее всего, что совпадают они и у другого ивановского поэта – Станислава Кузнецова, который выбрал себе совершенно иной жизненный путь и о себе говорит: «Я с семнадцати лет помираю – никак не помру!». А в следующий раз равнодушно признаётся: «Я давно подох». Это старый пират - ивановский Верлен, тунеядец и пьяница, ему 58 лет, он разбитый и больной, смотришь на него – камня на камне в человеке не осталось, а стихи есть – в них он вложил всё лучшее, что в нём было, и то, что он в жизни пустил по ветру, смешал с дерьмом, утопил на дне бутылки. Он талант, но неприкаянный. В своих стихах он то молится и крестится на фонарный столб, то стёкла в церкви бьёт, то матерится и похабничает, то пишет о любви так мягко и нежно, как будто она есть. История Кузнецова – это история человека, который пошатнулся и сам себя спалил, растерял, профукал (возможно, по некой жидконогости натуры), но мира не принял, не поддался ему, не приспособился, - остался в нём торчать, как гнилой жёлтый зуб в беззубой челюсти. А стихи у него хваткие, кавалерийские, запоминающиеся – сразу понятно, что старый пират и хорошего не жди, зачем ему хорошее? Он сам по себе – поэтому так и пишет:
Чутки эти люди до палёного
И едва ли попадут впросак,
Тянет нафталином от будёновок,
А не вихрем яростных атак.
Но разговор о современной поэзии в Иванове будет неполным, если забыть о Марине Москалёвой, а о ней не забудешь. Она пишет стихи на самые избитые женские темы – любовь, измена, новая влюбленность, одиночество, глупость, ревность, гордость. Тысячи женщин пишут про это – про такие вот расхожие житейские ситуации и испытываемые чувства, - пишут они примерно теми же размерами, словами и рифмами, а, возможно, даже мыслями, что и Москалёва, но при этом у Марины получается сказать больше, выразительнее, образнее, чем у других. Легко быть оригинальным, оригинальничая, изобретая луноходы, а попробуй сварить борщ, но так чтоб самый вкусный из всех борщей,- это тоже открытие. Марина Москалёва пишет про любовь, как наверно бы хотела написать о ней каждая женщина, но только у одних выходит рукоделие, а у других - искусство. У Марины - искусство, и если «литературный критик Бог» и вправду есть, то он её оценит или уже оценил.
Окончание в следующем номере
