«Некоторые хвастаются, что могут и 28 выездов выдержать»
Вячеслав Козлов
В среду педиатры Первой детской поликлиники Ржева (Тверская область) объявили о начале итальянской забастовки: врачи отказались от сверхурочной работы. В апреле 2013 года медики бастовали в Ижевске, в сентябре — в Бердске Новосибирской области. «Русская планета» поговорила с сопредседателем межрегионального профсоюза медработников «Действие», бывшим фельдшером скорой помощи из Иваново Эдуардом Калямановым о том, чего добиваются протестующие врачи.
— Профсоюзы у нас, прямо скажем, не самый популярный вид деятельности. Почему вам пришла в голову идея организовать свою профячейку и когда?
— Началось все с отмены так называемой тарифной сетки, проще говоря — когда серьезно упали оклады работников здравоохранения. Хотя власти обещали, что зарплата повысится, она оставалась на уровне 2009 года — такая она с учетом инфляции и сокращения дополнительных выплат и льгот и по сей день.
— А какая сейчас средняя зарплата у врача скорой помощи?
— От десяти до пятнадцати тысяч. Средний персонал получает преимущественно десять тысяч, а врачи — тысяч пятнадцать-восемнадцать. Зависит, конечно, от стажа, но деньги все равно очень небольшие. При этом люди, в принципе, не имеют возможности подрабатывать, оформляться на полставки, потому что у них колоссальная нагрузка. Если норма в среднем девять вызовов по количеству заболевших, то на деле их получается вдвое, а то и втрое больше — около 24—25 вызовов. Некоторые, конечно, хвастаются, что могут и 28 выдержать, но я не считаю, что это нормально.
— Все-таки если смотреть на цифры: можете сказать, сколько врач больницы в Иваново получал, допустим, в 2008 году и сколько получает сейчас?
— В 2008-м мы получали восемь-девять тысяч, в 2009-м — девять-десять тысяч, а сейчас — десять-двенадцать; конечно, этого недостаточно. При этом даже при незначительном повышении зарплаты остальные выплаты сокращают, в итоге — уровень жизни остается на том же уровне.
— Значит, тарифную сетку убрали.
— Да, ввели новую систему оплаты труда, снизились оклады. И на волне возмущения, в 2011 году, мы провели наш первый митинг, после которого последовал ряд индивидуальных бесед с нашим руководством. Беседы сопровождались угрозами. Адекватной реакции мы не получили.
— В чем заключались претензии руководства?
— Собрали круглый стол и пытались нам объяснить, что зарплату нам платят правильно, что все делается по закону. Мы пытались говорить в ответ: мол, а как же 134-я статья Трудового кодекса, которая обязывает индексировать зарплату? Почему у нас снизились окладные части, почему зарплату стало невозможно посчитать, почему она стала непрозрачной? Нам в ответ приводили какие-то формулы, которые имели мало общего с реальностью.
Там же, на круглом столе, присутствовали представители профкома местной ячейки ФНПР (Федерация независимых профсоюзов России, возглавляемая Михаилом Шмаковым. — РП), которые сказали нам, что готовы сотрудничать только с профсоюзными организациями, а мы на тот момент к таковым не относились — мы начинали как инициативная группа. В общем, ни к чему мы не пришли — напротив, на нас накричали. Тем не менее мы смогли предъявить свои требования, причем письменно.
— Какие у вас были требования?
— Разумеется, повышение зарплат, снижение нагрузки, привлечение новых кадров и, следовательно, изменение кадровой политики. При этом известно, что кадровую политику можно изменить, только если пересмотреть финансовую мотивацию. Плюс мы требовали перерасчета зарплаты: если мы делаем девять вызовов, то за сверхнорму нам должны доплачивать в двойном размере. Раньше ведь так и было: существовал коэффициент трудового участия, и люди выстраивались в очередь за дополнительным вызовом. Сейчас же работа сверх нормы выполняется бесплатно.
К тому же, не оплачиваются экстренные перевозки, не оплачиваются вызовы, где оказывается только неотложная помощь, хотя ничего не изменилось: люди, как и раньше, тратят свои силы и трудятся в условиях, которые непригодны для работы. Мы сейчас планируем проводить аттестацию рабочих мест по ГОСТу: машины холодные, не отапливаются, перерасход топлива водителям запрещен, в противном случае на водителя накладываются взыскания — он должен заплатить за израсходованное топливо.
— Когда ваша организация впервые заявила о себе? Как это было?
— Мы начали с акции — первая состоялась, как сейчас помню, 26 сентября 2011 года. Тогда собралось около 80 человек, преимущественно это были работники скорой помощи. Были и другие люди, но они о себе не заявляли — в частности, представители КПРФ, при помощи которой мы организовали ту акцию.
— Вам идея организовать профячейку после митинга пришла?
— Да нет, это сразу было понятно. Ясно, что прав мы ни на что не имели, и вряд ли нас бы услышали, если бы мы организовали митинг и успокоились на этом: нужна была системная работа, поэтому и пришла идея заняться профсоюзной деятельностью. Действуя в рамках профсоюзной организации, мы получаем преимущества и инструменты влияния на работодателя. В начале 2012 года мы учредили первичную профячейку в рамках профсоюза «Защита», который входит в Конфедерацию труда России (КТР, крупнейшее объединение независимых профсоюзов. — РП) Конечно, мы искали поначалу отраслевой профсоюз, но его на тот момент просто не существовало. Отраслевая структура появилась спустя год после создания нашей профячейки — 22 декабря 2012 года был учрежден профсоюз «Действие», который объединяет работников здравоохранения.
— А сколько человек сейчас в «Действии»?
— Около 300 человек. У профсоюза есть ячейки в Москве, Иваново и Ижевске, идет процесс регистрации в Магнитогорске, Нижнем Уфалее и Екатеринбурге. С другими регионами тоже ведем переговоры — они сейчас в наблюдательной позиции, посмотрят, что мы собой представляем, и решат, вступать или нет.
— С ФНПР вы у себя никак не пересекаетесь? У вас противостояние, или вообще нет никаких отношений?
— Вообще, мы поначалу не замечали ячейку ФНПР: мы сами по себе, они сами по себе. Но игнорировать их удавалось лишь до того момента, пока они сами не начали вставлять нам палки в колеса. После одной из наших первых акций меня пригласили на беседу в местный Центр «Э» (Центр по противодействию экстремизму УМВД по Ивановской области. — РП).
Повестку в Центр «Э» мне вручила председатель первичной организации ФНПР на скорой помощи Елена Карасева. После окончания смены она подошла ко мне, протянула бумагу и сказала: вот, мол, сходите, там вам объяснят за демократию, социализм и за ваши права.
А недавно на скорой помощи распространили иформационный листок, в котором описывались обстоятельства моего увольнения летом 2012 года и пояснялось, почему оно был незаконным. Листок заканчивался словами: «Не сдаваться и не отступать! Рвали, рвем и будем рвать!». Карасева почему-то восприняла эти слова на свой счет и написала на меня заявление в прокуратуру. В прокуратуре я сказал, что это, видимо, ее проблемы и ничьи больше. И вообще, сказал я, все это напоминает Средневековье, работа по доносу. В итоге дело замяли, материалы передали в полицию, я и туда ходил.
— А беседа в Центре «Э» как прошла? О чем спрашивали?
— Ничего особенного: сходил, пообщался. Они меня спросили, что за листки мы раздаем, я объяснил, что это наши трудовые листки, посоветовал ознакомиться. Они спрашивали, на какие деньги мы эти листки печатаем, может, не надо их печатать, может, надо заниматься своей работой? А я отвечал, что мы-то как раз работаем, но нам за это не платят. А листки — это способ информировать людей. Ну, еще, конечно, говорили, что не надо нарушать законодательство, что надо сотрудничать, давали телефоны, заверяли, что, в принципе, с нами согласны, что мы правильно все говорим, но я счел это разводкой. Больше официальных бесед с ними не было. Естественно, впоследствии они приходили на наши акции, но на этом — всё.
— Вы говорите, что вас уволили. Какая была мотивировка?
— Уволили меня якобы за прогул. Дело было так. Я заболел, предупредил об этом руководство, но в первый день никуда не обращался, болел сильно, к тому же это был выходной, воскресенье. На следующий день я пошел в поликлинику, и терапевт сходу стал задавать мне странные вопросы. Спрашивает: «А это вы из скорой помощи?» Я удивился, поинтересовался — и она прямо сказала, что ей звонило мое начальство. В итоге она выписала справку с указанием, что я трудоспособен, хотя чувствовал я себя, мягко говоря, не очень. Тогда я отправился в частную клинику, где меня осмотрели повторно, сделали рентгенограмму, и уже на четвертый день болезни я вернулся в государственную поликлинику. Там я надавил на них, сказал: хватит устраивать Гестапо, лечите меня нормально. Врач установила диагноз — бронхит, в карте написала, что я болею со дня заболевания, выписала мне больничный, я вылечился, вернулся на работу, был вынужден написать объяснительную. Через несколько дней меня уволили. Потом я подал в суд, доказательства мы все предоставили, в том числе сделанную в частной клинике рентгенограмму, но суд не принял ее во внимание.
— Вы левыми идеями давно пропитались? Что было первичным, желание изменить ситуацию в скорой помощи или идеология?
— Левым я стал, как начал заниматься протестной деятельностью, то есть с 2011 года. Постепенно борьба становилась более классово-ориентированной. Я анархо-синдикалист, то есть по идеологии я анархист, а по методологии — синдикалист. Как для анархиста для меня неприемлемы какие-либо формы угнетения, дискриминации и диктатуры, а как для синдикалиста мне близка самоорганизация с точки зрения достижения своих целей.
— Вы за ненасильственный протест или все-таки допускаете, что при определенной политической ситуации силовые методы допустимы?
— Я поддерживаю позицию, что любой народ имеет право на вооруженное восстание против угнетения и тирании, это даже в декларации ООН говорится. Но когда люди действительно доведены до крайности, есть опасность, что дезориентированные, не имеющие конкретной цели группы начнут все сносить на своем пути. Намного продуктивнее, как мне кажется, бороться ненасильственными методами, и для этого мы как раз и пытаемся организовать людей. Они все, конечно, абсолютно разные — большинство вступают в организацию, чтобы решить какие-то локальные задачи — но, возможно, через какое-то время ситуация в стране и отрасли заставит их «полеветь», что называется.
— А вы сотрудничаете с местными движениями или партиями? Как у вас с КПРФ, к примеру, отношения?
— Как ни странно, у нас сложились нормальные, рабочие отношения с некоторыми людьми в КПРФ. Я не говорю за всех, потому что по большей части это партия оппортунистов. Но некоторые отстаивают интересы рабочей борьбы.
— А вы пытались политизировать свою организацию? Участвовали в местных митингах «За честные выборы» или каких-то других?
— Мы стараемся проводить неполитизированные акции, потому что в нашем случае речь идет исключительно о гражданском протесте — «болотные» вожди были бы неуместны, они преследуют другие цели.
— Что будете делать дальше?
— Развиваться и выходить уже на федеральный уровень.
