Требовать от мирянина или белого попа абсолютного послушания, нестяжания, сухоядения и прочих высочайших добродетелей – это все равно что первокласснику задавать задачки по высшей математике.
Довольно часто претензии, предъявляемые к православному религиозному мировоззрению, неосновательны, потому что проблема, заявленная в них, на деле отсутствует. Человек возмущается, спорит, иногда одерживая блистательную победу над своей же выдумкой, – но спорит не с предметом, а со своим представлением о нем.
Впрочем, такая подмена религиозных истин собственным представлением о них встречается и среди людей, находящихся в церковной ограде. Увы, оторвавшись от церковной традиции, мы, православные, допускаем в свою жизнь множество мифов, и одним из них является представление о христианской жизни как о чем-то унылом и печальном, совершенно лишенном всякой земной радости.
При общении с некоторыми прихожанами возникает такое ощущение, будто человек пришел в церковь в самый минорный момент ее жизни – период Великого поста – да так и остался в нем, в посте, причем именно в Великом. Отчего это происходит?
Отчего, даже беря благословение на поездку в теплые страны, в долгожданный отпуск, люди так робеют, будто они похитили эту путевку, а не копили на нее, всю зиму откладывая по грошику? Отпускник, собравшийся на море, перед священником словно извиняется за свое «греховное самоугодие» и нежелание «смиряться» с круглогодичным созерцанием серых высоток и пыльного асфальта.
Причин такой поведенческой и мировоззренческой модели, на мой взгляд, две: одна из них объективная, другая же – чисто субъективная.
Объективная состоит в том, что, к сожалению, не все люди понимают: Священное Писание в известной мере диалектично, и там же, где говорится о покаянном сокрушении, рядом встречаются и призывы к радости. Однажды даже подсчитали, что разные формы слова «радуйся» встречаются в Библии 310 раз, а слова «веселье» – 217 раз, причем по большей части в положительном контексте.
В Священном Писании, в котором говорится о воздержании (например, у апостола Павла: «Не упивайтеся вином, в нем же есть блуд» (Ефес. 5, 18)), говорится и о радости размеренного потребления вина: «Ты[Господи]произращаешь траву для скота[...]и вино, которое веселит сердце человека...» (Пс. 103: 14–15). Или тот же апостол Павел советует своему ученику Тимофею вкушать вино для поддержания здоровья: «Впредь пей не одну воду, но употребляй немного вина ради желудка твоего и частых твоих недугов» (1 Тим. 5:23).
Ну и конечно, самой яркой иллюстрацией христианского гедонизма является отрывок из Евангелия, повествующий о первом чуде, сотворенном Христом в Кане Галилейской по ходатайству Своей Матери: претворении воды в вино. Этот коротенький отрывок свидетельствует о том, что Бог не только не гнушается нашей простой человеческой радостью (а что может быть человечнее и радостнее, чем свадьба?), но и не осуждает ее экстатичности.
Помните, когда именно Он претворил воду в вино? В тот момент, когда вино закончилось, а значит, все были уже навеселе, как это следует из текста Евангелия. Впрочем, понятное дело, Спаситель посетил этот дом и сотворил чудо, зная, что собравшиеся люди благочестивы и вряд ли, слегка перебрав, начнут плясать на столах.
Кроме указанного однобокого прочтения Священного Писания, причина ригоризма некоторых членов Церкви заключается в том, что аскетическая, да и вообще вся христианская литература, созданная на протяжении двух тысячелетий, произошла исключительно из монашеской среды. Т. е. те требования, которые в ней предъявляются, адресованы в основном к нашей духовной элите – иноческому чину, про который Сам Господь сказал, что далеко не все способны к такому подвигу высшего совершенства.
Поэтому требовать от мирянина или белого попа абсолютного послушания, нестяжания, сухоядения и прочих высочайших добродетелей – это все равно что первокласснику задавать задачки по высшей математике.
Хотя это, наверное, промыслительно, что наш аскетический идеал так высок и миряне зачитываются теми частями добротолюбия, которые адресованы конкретно монашествующим. Так мы хотя бы увидим свое несовершенство и, смиряясь, станем попроще, избавившись от стоической накипи гордыни и самомнения.
Несомненно субъективны в своем мнении те, кто требует от всех православных преподобнической аскезы. Такие люди зачастую впадают в две противоположные крайности: с одной стороны, они могут возмущаться молчаливым и тощим монахом в дырявой рясе, укоряя его за крайний ригоризм и мнимое высокомерие, а с другой – их будет возмущать и вид веселого добродушного попа, не чуждого чувства юмора и – в разумной степени – благ этого мира.
Сюжет этот не нов. Те же самые претензии предъявляли Христу Спасителю и Иоанну Предтече: одного, как это ни странно, упрекали в излишнем гедонизме, а второго – в крайнем аскетизме.
«Тогда Господь сказал: с кем сравню людей рода сего? И кому они подобны? Они подобны детям, которые сидят на улице, кличут друг друга и говорят: мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам плачевные песни, и вы не плакали. Ибо пришел Иоанн Креститель: ни хлеба не ест, ни вина не пьет; и говорите: в нем бес. Пришел Сын Человеческий: ест и пьет; и говорите: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам. И оправдана премудрость всеми чадами ее» (Мф. 7,31–35).
Блаженный Феофилакт Болгарский, истолковывая этот отрывок, поясняет, что у евреев была такая игра: большое число детей разделялись на две части, и, как бы в насмешку над жизнью, одни на одной стороне плакали, а другие на другой играли на свирели, и ни играющие не соглашались с плачущими, ни плачущие – с играющими.
Господь, согласно истолкованию, и фарисеев представляет делающими нечто подобное: как с Иоанном, ведущим скорбную жизнь и вводящим покаяние, не скорбели и не подражали ему – так и Иисусу, не отвергающему приятную жизнь, не повиновались и не соглашались с Ним.
От обоих отстранились, не оказав сочувствия ни Иоанну плачущему, ни Иисусу, как говорит Феофилакт, «играющему и отпускающему».
