Михаил Хазин
Мы уже много раз писали о том, что в СССР в начале 60-х начался кризис падения эффективности капитала, и хотелось бы сказать об этом чуть подробнее. Для начала напомним, что кризис падения эффективности капитала — это кризис, связанный с тем, что риски производителя, которые растут по мере углубления разделения труда, достигают значений, при которых дальнейшие инвестиции становятся нерентабельными, возврат их становится невозможным.
При этом в том случае, если экономика рыночная, то кризис затрагивает постепенно одни отрасли за другими, также обстоит ситуация с различными регионами. И по этой причине довольно долго создаётся впечатление о наличии разных «зелёных ростков». В СССР экономика была построена на принципах крупной корпорации, то есть на плановом перераспределении ресурсов (он и выступал в мировой экономике как государство-корпорация), но общий воспроизводственный контур от этого не мог измениться принципиально — хотя эффективность его использования была и повыше, чем в странах с рыночной экономикой.
Примечание. Здесь очень важный момент. Советская система разделения труда изначально была меньше, чем западная. По этой причине сравнивать их экономическую эффективность напрямую нельзя — нужно учитывать эту разницу, которая где-то до конца 70-х годов сокращалась, что и говорит о большей эффективности плановой экономики. Однако по мере развития кризиса падения эффективности капитала это преимущество было нивелировано.
Скорее всего, последние годы, когда советская экономика была полностью сбалансирована, были 59–60-й. Это, конечно, оценка, но именно в начале 60-х в СССР начались первые реформы, связанные с изменением хозяйственных моделей. С чем они были связаны? Поскольку кризис падения эффективности капитала проявляется в разных отраслях с разной скоростью, а в плановой экономике он проявляется, прежде всего, в снижении фондоотдачи, то возникло ощущение, что проблемы не столько в экономике (соответствующей теории на тот момент просто не было), сколько в управлении.
Соответственно, это и была главная задача, которую решали в начале 60-х, когда темпы экономического роста были ещё очень велики, а все проблемы казались не очень принципиальными. Именно по этой причине в программе партии на 80-й год было предусмотрено построение коммунизма — просто темпы роста 50-х годов продлили на 60–70-е. А реформы были направлены на то, чтобы повысить эффективность управления. И разделение райкомов на промышленные и сельскохозяйственные, и создание совнархозов — всё било в одну сторону, в сокращение и упрощение бюрократической вертикали.
Результата не было, ситуация ухудшалась, и стало понятно, что требуются уже серьёзные и продуманные шаги. Хрущёва, который к системной работе явно был не готов, сменил Брежнев, и началась подготовка новой реформы, которая получила название «косыгинской». Я не буду сейчас разбирать политические причины провала этой реформы (противостояние Совмина и партаппарата, которое вело свою историю ещё со времени «позднего Сталина»), скажу только, что эта реформа была направлена на восстановление активности «снизу» (против явно буксующей плановой вертикали).
Отметим, что до того, в 50-е годы, после смерти Сталина, власть под руководством Хрущёва как раз жёстко преследовала всю самостоятельную активность частных лиц (в частности, практически полностью был ликвидирован артельный сектор советской экономики), так что в некотором смысле это была попытка вернуться назад, в период высокого роста. Мы, вооружённые теорией, сегодня понимаем, что с точки зрения экономического успеха (то есть ускорения научно-технического прогресса) эта реформа была обречена (во всяком случае, до распада «западной» системы разделения труда, что чуть не случилось в начале 70-х), и максимум чего удалось бы достичь — появления большого количества богатых людей, которые использовали бы слабые места системы распределения ресурсов социалистического типа. Иными словами, как это ни странно звучит, партаппарат был прав, так что ностальгия по этой реформе, скорее всего, ничем особо не обоснована.
Кризиc продолжался, но поскольку плановый характер экономики никто не отменял, то те отрасли и регионы, которые падали, дотировались и поддерживались за счёт тех, которые развивались более или менее нормально — что приводило в состояние застоя и эти отрасли. И вот в этот момент произошёл резкий рост цен на нефть на мировых рынках (причины этого явления в этом рассуждении не очень принципиальны), что позволило получить серьёзный ресурс для компенсации замедляющейся экономики. Это отложило кризис как минимум на 10 лет — и создало знаменитый эффект «геронтологического руководства», когда основной мыслью власти стало: «ничего не трогать, чтобы ещё хотя бы годик-другой пожить нормально».
Был во всей этой истории и ещё один аспект. Вся система социального воспитания в стране тоже была направлена на постоянный рост — и в результате к 70-м годам выросло довольно многочисленное поколение, которое было выучено и подготовлено в расчёте на быстрый рост и возможность карьеры — а возможности уже такой не было. Это поколение оказалось сильно разочаровано, сильно обижено на власть, считало, что его представителям умышленно не дали возможностей для развития и успеха. Это мнение поддерживалось властью, которая отказывалась признавать кризис, поскольку он противоречил общепринятой на тот момент теории. Да и кризис на первых порах шёл довольно медленно — и возможностей для того, чтобы его маскировать, было предостаточно. А потом он понёсся стрелой — а людей, готовых принять на себя ответственность за ситуацию в стране, уже не было. Они либо были не готовы, либо — уже перестроились на чисто личные интересы, которые противоречили интересам государства.
В общем, в полной мере реализовалась ситуация, про которую говорил Сталин после войны: «Нам нужна хорошая теория, иначе нас сомнут!» И смяли.
Остаётся последний вопрос. Теоретически для развития неокономики все предпосылки были готовы уже в 20-е годы прошлого века, так что уже при Сталине можно было бы разработать соответствующую теорию. Можно ли было избежать кризиса? Ответ на этот вопрос положительный. Если бы СССР сумел оставить в своей орбите Китай и включить его в советскую систему разделения труда, скорее всего, он бы, безусловно, выиграл соревнование двух систем. Кстати, не исключено, что Сталин это понимал (ну, или чувствовал) — во всяком случае, есть информация, что отношения с Китаем для него были приоритетом даже по отношению к контролю над Восточной Европой. Другое дело, что Запад проигрывать не умеет, — и в этом случае, скорее всего, мы получили бы атомную войну.
Впрочем, обратного хода история не имеет. Зато сегодня мы можем видеть, как себя ведёт Запад, находясь, примерно в ситуации СССР конца 70-х. Чем всё закончится, мы пока не знаем, хорошо хотя бы то, что бросать атомные бомбы некуда, — Запад разваливается изнутри, а не снаружи. Хоть одна хорошая новость.
