о культурных манипуляциях бывшего идеолога Кремля Владислава Суркова
Александр Морозов
Вышел новый номер журнала «Артхроника» . «Русский Журнал» републикует статью Александра Морозова «Конец фабрики образов».
* * *
Сурков – фигура настолько мистифицированная, что писать о нем удобно только в стилистике Пелевина. Очень трудно избежать гипербол, метафор и гротеска. Но при этом мы говорим о человеке, который между 2005 и 2010 годами занимал третью-пятую позиции в рейтингах наиболее влиятельных политиков РФ. Лет через 50 про него напишут книжку в серии «ЖЗЛ», где уже есть биографии Меншикова и Победоносцева.
Примерно до 2005 года Сурков был поглощен своими основными задачами в администрации президента и культурной политикой не занимался. Это был трудный период «восстановления вертикали»: региональные элиты надо было застроить под Путина, наладить работу Госдумы, сохранять видимость конкуренции между партиями. Надо было просеять сквозь новое сито тысячи управленцев и вставить каждому «путинский чип». Только когда Путин завершил построение тогдашней системы отменой губернаторских выборов («постбесланская система»), а в Думе окончательно расселись четыре системные фракции, встал вопрос о «культуре», о производстве «коллективных сновидений».
В декабре 2004 года главред журнала «Эксперт» Валерий Фадеев начал большую серию публичных лекций «Русские чтения». Одновременно (начало 2005-го) создается издательство «Европа» политтехнолога Глеба Павловского. В апреле 2005 года сформирована Общественная палата. В 2005 году появляется понятие «суверенная демократия» и начинается его обсуждение вплоть до Академии наук. В феврале 2005 года Сурков встречается с группой будущих комиссаров движения «Наши». В 2005 году создается иновещание Russia Today. Начинает работать группа по созданию нового учебника истории, курируемая Сурковым. В 2005 году учреждается День народного единства (4 ноября). В июне 2005 года принимается новая госпрограмма «патриотического воспитания граждан». Все это происходит между Бесланом (сентябрь 2004 года) и мюнхенской речью Путина (февраль 2007-го), который обвинил западные страны в нарушении обязательств, международного права, навязывании своей политики другим государствам. Получив власть на вторых выборах, Путин окончательно отделяется от своего прошлого, «лихих 90-х», «семьи» и укрепляется в новом самовластном политическом стиле.
Хотя критика часто сравнивала «машину сновидений» Суркова с пропагандистским аппаратом Геббельса, это полемическое преувеличение. Машина состояла из отдельных узлов вполне самостоятельных культурменеджеров. В этот контур входили Валерий Фадеев, Глеб Павловский, Иван Демидов, Марат Гельман, Алексей Чеснаков, Андрей Писарев, Василий Якеменко и другие. Каждый работал на своей подстанции. Но задача заключалась не в пропаганде единой идеологии, а в создании современной машины официального пиара. Это скорее похоже на «спинирование» в аппарате Берлускони или Блэра – способ сфокусировать общественное внимание выгодным для кабинета образом.
Требовалось работать «через образы». Вот, собственно, эти «образы» и были единственным полем культурной работы Суркова и его людей. Отсюда и «образ преодоления русской смуты» (1612-й и День народного единства), образ Гагарина, телепрограмма «Имя России» и возвращение Сталина, образ «примирения белых и красных» (перезахоронение Деникина и Каппеля в Москве), новое патриотическое батальное кино Федора Бондарчука и Никиты Михалкова. Работу образов промеряли социологией.
Подчеркну: все это было очень далеко от практик гитлеризма или сталинизма, где имелись большие государственные идеологические машины с инструментарием, пронизывающим все социальные группы. В 2005–2010 годах Путин только еще примерялся к тому, чтобы привести свою политическую систему к «корпоративному государству», в котором воспроизводятся четкие идеологические маркеры лояльности. Это был «постмодернизм» в том смысле, что сами «офицеры спинирования» совершенно не верили ни в какую «суверенную демократию» всерьез. Пелевин был прав. Их интересовала скорее возможность работать «по креативу» масштабно и с заметным результатом. Сам Сурков считал, вслед за Ги Дебором, что раз это «общество спектакля», то и надо производить «спектакль». Точечно. Без всякой системы. Артистично. Перехватить повестку, обрушить рейтинг, скомпрометировать, загнать в коридор ограниченных возможностей – вот основные инструменты решения политических задач. Травля либералов или нацболов для людей Суркова была пиар-игрой, а не утверждением какой-то системы ценностей.
Сурков отвечал в Кремле за организацию общественной поддержки. В одних случаях достаточно было обеспечить лояльность «мастеров культуры», в других требовалось участие в одном из кремлевских проектов, в третьих нужно было дать возможности тем, кто самостоятельно «дружил с Путиным». За 13 лет правления Путина было много эпизодов разного толка. Никита Михалков по собственной инициативе написал для Путина «Манифест просвещенного консерватизма» (2010). Путина публично поддержал Солженицын (2007). Во время президентских выборов (2012) в доверенных лицах Путина оказывались Федор Бондарчук, Игорь Бутман, Валерий Гергиев, Олег Табаков. Для Чулпан Хаматовой и Евгения Миронова, судя по их интервью, необходимость участвовать в акциях по укреплению единоличной власти Путина была сложным компромиссом.
Отдельная история – Марат Гельман. Он демонизирован, так же как и сам Сурков. Гельман и сам является политическим конструктором не менее опытным, чем Сурков. В первой половине нулевых они активно сотрудничали. Но во второй половине десятилетия Гельман ушел из московской политики в «пермский проект». В 2010 году, когда «культурная революция» в Перми получила известность в России и за рубежом, Гельман хотел начать работать не только с тогдашним пермским губернатором Чиркуновым, но и попробовать транслировать пермский опыт в другие крупные города. Он начал вести переговоры в Твери, Краснодаре. Здесь он решил прибегнуть к поддержке Суркова. Гельман попытался «продать» «Единой России» проект оживления культурных площадок крупных городов на манер Перми. Этот проект, «Культурный альянс», Сурков одобрил. Но продолжения у «Культурного альянса» не было. В 2011 году Путин начал хоронить «Единую Россию» в пользу Народного фронта, а в 2012 году и самого Суркова.
Подавляющая часть производимых Сурковым действий носила характер «реагирования». Если вспомнить 2005–2010 годы, то за этот период случилось много кризисных событий, которые сотрясали Кремль: монетизация льгот (2005), политика Ющенко и голодомор (2006), Кондопога (2006), протест в Калининграде (2008), военная операция в Грузии (2008), мировой кризис (2008). В этот период казалось, что встречные действия Суркова и его людей в идеологической и культурной сфере носят тактический характер и не будут иметь продолжения. Невозможно уверенно назвать ни одного долгосрочного достижения Суркова в сфере культуры, в сфере «производства образов». Тем более что часть этой работы вели самостоятельно деятели культуры, связанные с Кремлем не через Суркова. А многие, даже получив государственное финансирование, не сохраняли лояльности. Фильм по роману Бориса Акунина снял Никита Михалков, но позиции их сильно разошлись в период медведевского президентства. Сокуров получил финансирование от Путина на фильм «Фауст», но осудил репрессивные меры в отношении протестов 2011–2012 годов. Есть мнение, что Путин остался сильно недоволен Сурковым в сравнении с Кудриным. Кудрин обеспечил Путину устойчивую экономическую политику, позволившую без больших потерь пройти мировой кризис 2008 года. Сурков, обещавший выстроить устойчивую политику в сфере внутриполитической поддержки, не справился. Все его постройки рассыпались, как карточные домики. Оказалось, что и «Единая Россия» не годится, и нет респектабельных путинистов в сфере культуры, и в медиа требуется новая зачистка. В 2012–2013 годы все командиры сурковских «узлов коммуникации» вылетели из новой системы Вячеслава Володина. Теперь все будет новое.
Мы не знаем, что придет на смену сурковскому идейному постмодернизму. Не исключено, что нечто более опасное. Возможно, с «дегенеративным искусством» борьбу будут вести не маргинальные группы, как при Суркове, а все мобилизованное «народнофронтовское большинство». Вот это будет уже нешуточное «корпоративное государство».
В журнальной версии к публикации редакция поместила также и высказывания Анны Толстой, Даниила Дондурея, Марины Давыдовой.
Анна Толстова, арт-критик:
"Мы живем в государстве, где все очень непрозрачно, аппаратные решения принимают кулуарно. Можно только догадываться о влиянии Суркова на курсы современного искусства на Селигере, на “Культурный альянс“ Гельмана и его пермскую культурную революцию, на Дома новой культуры. По общему впечатлению, культурная политика Суркова отвечала за модернистский, модернизированный облик страны. Но из истории мы знаем, что модернизм может быть вывеской для консервативных и тоталитарных режимов. После разрыва Тито со Сталиным в Югославии даже поощрялось модернистское искусство. Помним ли мы сегодня имена официальных титовских художников? Вроде нет. Зато знаем Марину Абрамович, Саню Ивекович и других художников, не связанных с официозом. Это я специально для тех, кто активно участвовал в сурковских проектах. Сурковские инициативы, очевидно, работали на создание позитивного образа России через культуру, и уход Суркова, возможно, означает, что образ оказался не нужен. Похоже, начинается серьезное наступление на гельмановские предприятия. Уход Суркова – печальное событие для художественного сообщества в России: и для тех, кто был готов участвовать в его проектах, и для тех, кто избегал сотрудничества с “режимом“. В Академии художеств – творческая встреча с архимандритом Тихоном, а мастера современного искусства могут опять тихо разойтись по своим подвалам и чердакам, если, конечно, найдут неприватизированные."
Даниил Дондурей, главный редактор журнала "Искусство кино":
"Владислав Сурков – автор технологии двоемыслия, когда идешь влево и тут же вправо, говоришь о высоком, а действуешь в обратном направлении. Именно поэтому его достижения невероятно противоречивы. Сурков как методолог размышлял об особом пути России. В созданной им системе была и массовая культура, и сложные смыслы, и тонкие политтехнологии. Он был одним из тех, кто подарил Путину управляемую вертикаль власти, партийную систему, Общественную палату, Совет по правам человека и другие вещи, призванные имитировать современное общество. Он был проводником важнейших российских фальшаков – с одной стороны, мы говорим о любви к человеку, а с другой – дыхнуть ему не даем. Очень показательна одна из последних его инициатив – создание Фонда кино. Он появился, когда стало понятно, что Суркова бросают на культуру и отодвигают от политики. Сама идея такого фонда очень правильная – Министерство культуры во многом ограничено, в том числе в деньгах. Но по факту это феодализм в чистом виде: все возможности этого фонда Сурков поделил между своими боярами. Все, как в Англии и Франции, вроде бы по конкурсу, только по-российски, как в XV веке. И эта двойственность у него везде: с одной стороны, Сурков ставит вместе с Серебренниковым “Околоноля“ и помогает делать прекрасные фестивали, с другой – подыгрывает министру Мединскому в том, что главная задача культуры – воспитание патриотизма. Лично я отметил бы еще и то, что Сурков приветствовал нашу с Серебренниковым статью о сложном человеке. Мы писали о том, что страну могут спасти только сложные люди, не те, которых выращивает телевизор. Сейчас, после ухода Владислава Суркова, будет все очень просто. Есть даже специальный психологический термин – “стимул-реакция“: я тебе денежку, ты мне действие; я тебе ограниченную власть, ты мне подчинение. Никаких сурковских многоуровневых игр и экспериментов с культурой больше не будет."
Марина Давыдова, главный редактор журнала "Театр":
"Говорить об эпохе Суркова применительно к театру сложно – по большому счету театр его не интересовал. Этот вид искусства плохо тиражируется и не очень резонансен, а Сурков мыслил прагматически. Так что театр поддерживался им по остаточному принципу.
К тому же Сурков был ориентирован на “продвинутые“ и прогрессивные тренды. А российский театр нулевых мало что мог ему в этом смысле предложить – он по большей части оставался консервативным, наследие советского времени сохранилось в нем лучше, чем где бы то ни было.
Из инициатив, официально поддержанных администрацией президента, я могу вспомнить только фестиваль “Территория“ и симфонический перформанс “Реквием“ композитора Алексея Сюмака и режиссера Кирилла Серебренникова в МХТ в честь Дня победы. В других начинаниях он предпочитал “не светиться“. Известно, скажем, что Сурков покровительствовал Театру наций и его худруку Евгению Миронову. С его легкой руки и состоялось это назначение. Но официальных слов на сайте театра о “поддержке администрации президента“ я, честно говоря, не вспомню, можно лишь строить догадки.
Слухи о поддержке Владиславом Сурковым какой-либо инициативы вызывали в театральной среде бешеное раздражение. Не думаю, что это было связано с фигурой самого Суркова: телефонное право и дружба с начальниками для российского театра – рутинная, в общем, вещь. Скорее раздражали сами люди, которых Сурков поддерживал, – тот же Серебренников, выламывающийся из привычных российских представлений о том, как надо делать театр. Человеку со стороны трудно понять, что в театральной среде эстетические разногласия в сто раз важнее идеологических. Ты можешь получать деньги хоть от Сатаны, только ставь спектакли “по правилам“. Сурков поддерживал тех, кто “не по правилам“. Консервативная часть театрального сообщества злилась и обвиняла покровительствуемых в обслуживании кровавого режима. Но парадокс заключался в том, что многие из людей, которых поддержал Владислав Сурков, были как раз оппозиционно настроены по отношению к власти – это были будущие белоленточники."
