Добровольная плата за близость к гению
Борис Пастернак
О возникновении архива Андрея Тарковского обозревателю «Московских новостей» Борису Пастернаку рассказала киновед Ольга Суркова
— Давайте с самого начала.
— Мы с классом поехали в Киев и случайно попали на «Иваново детство» Тарковского. До сих пор помню кадр: яблоко, омываемое дождем. Стала пересматривать свою жизнь и поняла, что математиком, как собиралась, я, очевидно, не буду. Я выросла в доме, где бывали Раневская и Завадский. Родители дружили с Мордвиновым. То есть театр был для меня домашним делом. В общем, решила поступать во ВГИК. Производственную практику мыслила только у Тарковского. К нему не пускали, благо имелся повод — практика должна быть на студии, а он снимал в это время «Рублева» во Владимире. Добилась. И попала сразу на съемки Голгофы. Это, видимо, был мне такой знак сверху...
Мне поставили раскладушку в номере ассистентки режиссера Ларисы — прелестной голубоглазой женщины, высокой, русоволосой. Однажды хозяйка номера сидела с подругой, много курила, очень волновалась. Потом закричала: «Приехал, приехал, иди сюда!» Я подбежала к окну, увидела машину, из нее вышел Тарковский. Он поискал глазами наше окно, помахал рукой. И тут Лариса сказала: «А теперь я быстро смываюсь к нему в номер, а ты мне в пять утра откроешь дверь». В те времена общие двери на этажах перекрывались. Назавтра Ларисой мне было поручено подносить мастеру в урочный час припасенные ею бутерброды, чтобы не оголодал.
— Вам удалось быстро найти с Тарковским общий язык?
— Андрей, Лариса, Толя Солоницын и я собирались, как правило, в нашем гостиничном номере, ели-пили, читали стихи. Я совершенно неожиданно оказалась в самом ближнем кругу. Потом Лариса позвала меня в деревню Авдотинка, куда должен был нелегально приехать Андрей. Там я познакомилась со своим первым мужем, племянником Ларисы Сережей Найденовым. Так что позднее вошла в их семью. Можно сказать, что Лариса контролировала и потом все контакты Андрея и отсекала все его былые связи.
— Он настолько доверял ее чутью?
— Я об этом попыталась целую книжку написать. Она получилась не столько об Андрее, сколько о Ларисе — хотя бы потому, что ее я знала гораздо лучше. Но вместе с тем я была единственным человеком, который регулярно брал у Андрея интервью. Конечно, Андрею не пришло бы в голову предложить работать над своей книгой неизвестному человеку. До этого над «Книгой сопоставлений» с ним работал серьезный теоретик кино Леонид Козлов. После того как у них не сложилось, Андрей сказал: «Оль, давай делать книжку с тобой». Позднее я спрашивала у Лени, из-за чего они расстались. Он ответил: «Андрею не нужен был диалог, а меня не устраивала роль только восторженного почитателя».
— А вас такая роль устраивала?
— Я внимала Андрею с наслаждением. Папа сказал мне как-то, насмешливо на меня глядя: «Оля, запомни, критики с художниками не дружат». А однажды даже заметил: «Единственный человек, которого ты любила, — это Тарковский».
— Тут наш читатель потребует подробностей.
— Это была чисто платоническая любовь, да. На Западе, когда началась наша судебная история, каждый интервьюер интересовался: «У вас, конечно, были интимные отношения?» И каждого я должна была огорчать. И всегда реакция была похожая: «А зачем тогда вы все это делали?!» То есть зачем писала без всяких денег, хранила много лет, переправляла тайно через границу. С годами, уже имея двух сыновей и трех бывших мужей, я пришла даже к выводу, что платоническая любовь, наверное, сильнее всякой другой. Ну, может, не считая любви к детям и родителям.
— Но это была любовь?
— Да, в самом высоком смысле. Поклонение.
— Что не помешало в какой-то момент... Э...
— Ну давайте-давайте...
— Что не остановило вас...
— Предательство любимого тем страшнее, чем сильнее любовь.
— А что случилось?
— Когда мы начали работать над «Книгой сопоставлений», договор был составлен на двух авторов — Тарковского и Суркову. Но я сказала: «Андрей, это не равные имена. Я предлагаю назвать иначе: «Книга сопоставлений, записанная и прокомментированная Ольгой Сурковой». Он согласился. Поскольку профессионально я занималась не только Тарковским, но еще и шведским кино, у меня были знакомые шведы. Один из них, Пер Бадин, понимая, что в Союзе у Андрея начались проблемы, предложил опубликовать отрывок из книжки в Швеции, куда Андрей как раз собирался. А Андрей сказал мне: «Лучше опубликуй этот кусок в Швеции только под своим именем». То есть в случае чего... вся ответственность на мне... А я была отчаянной!
— Давайте уточним. Вы книгу завершили, потом кому-то предложили в Союзе опубликовать — и у вас не взяли.
— Нет, у нас был заключен договор с издательством «Искусство», как когда-то с Козловым. С той разницей, что Козлов не получал аванс, а я получила, чтобы передать свою половину денег Андрею. Ну как бы опять взаймы.
— А что, это был не единственный случай?
— Ой, не хочется ко всему этому возвращаться... Однажды, зайдя к Ларисе, я увидела, что на ней нет лица. Андрей закрылся в своей комнате. Оказалось, что Андрею прислали бумагу из издательства «Искусство» с требованием вернуть аванс за книгу, поскольку рукопись вовремя не сдана. Я понятия не имела об этом авансе в 12 тыс. руб. Огромные деньги по тем временам. Отец мне сказал: «Оля, это обычная издательская практика. Пусть продлят договор, ничего страшного». Но Лариса сказала, что Андрей умрет, если денег не вернет. А «Рублев» уже был запрещен, денег никаких в семье не было. В общем, две тысячи дал мой отец, Нея Марковна Зоркая сдала в ломбард свою шубу, несколько тысяч дал Григорий Михайлович Козинцев Лариса сказала: «Андрей ни в коем случае не должен всего этого знать, потому что он никогда в жизни денег от вас не возьмет. Я скажу, что это от моей двоюродной сестры» (она была замужем за крупным военным). Собрав деньги, я в сортире на «Мосфильме» передала их Ларисе. Конечно, они никому не вернулись, как и моя часть гонорара. Но я действительно считала, что это справедливо, что это как бы моя добровольная плата за близость к гению, если хотите.
— Итак, он предложил опубликовать книгу под вашим именем.
— Только часть рукописи. Она была напечатана в Швеции в журнале Artes как интервью Ольги Сурковой с Андреем Тарковским. А потом издательство «Искусство» опять потребовало — уже от нас с Андреем — либо вернуть аванс, либо сдать рукопись. Я не думала, что наша книжка уже готова, хотя было собрано большое количество интервью и разговоров с Андреем. Я считала, что после этого и начнется настоящая работа над книгой. Но Андрей, к моему удивлению, воспринял рукопись как вполне законченную вещь. А в издательстве рукопись просто забраковали — мол, мало ссылок на опыт советских режиссеров, слишком много западного кино и все такое. Так что и рукопись освободилась, и аванс возвращать не пришлось.
А потом Андрей поехал на Запад — снимать «Ностальгию». И было решено, что он вывезет рукопись, а далее мы попытаемся что-то предпринять. Андрей уехал, а я вышла замуж за голландца и вскоре переселилась с детьми в Амстердам. И позвонила Андрею. Лариса взяла трубку, сказала мне, что сейчас у них много людей и они мне перезвонят. Не перезвонили. Через несколько дней я опять их набрала — может, они потеряли номер моего телефона? Ответного звонка снова не было. Мне стало ясно, что интерес ко мне утрачен.
Но я была уверена, что нашу книжку надо издавать, тем более что мы ровно об этом и договорились. Правда, рукопись осталась в Москве. И тогда мой бывший русский супруг вместе с Неей Марковной Зоркой взяли большого плюшевого медведя, распороли его и зашили в него рукопись. И передали ее мне с каким-то ничего не подозревавшим голландцем. Он потом был от этой истории в ужасе. Получив рукопись, я позвонила Ларисе: «Я не понимаю, что там у вас случилось, но если вам это все неинтересно, я издаю эту книжку сама — просто как сборник интервью с Андреем». Буквально через пять минут раздался звонок, и бархатный голос Ларисы Павловны прожурчал: «Олька, где ты? Почему ты не появляешься? Почему ты вообще еще не у нас, в Риме? Андрей жаждет тебя видеть». Я раскидала своих детей по своим немногочисленным голландским знакомым и рванула в Рим.
Позднее в Англии, где Андрей ставил «Бориса Годунова», нашелся издатель, с которым мы и подписали контракт. А потом, когда Лариса была у нас в гостях в Амстердаме, она как бы невзначай сказала: «Да, совсем забыла тебе передать. У Андрея возникла мысль, что с коммерческой точки зрения лучше будет опубликовать книгу не под двумя именами, а только под его именем». Я была, честно говоря, ошарашена. Как это? Почему?
А спустя еще некоторое время Андрей позвонил и попросил моего мужа передать мне, что он заключил в Германии договор с немецким издательством «на более выгодных условиях». Муж спросил: «Слушай, а что значит, что ты подписал договор? А Ольга почему его не подписывала?» Андрей возмутился: «Дим, я тебя не понимаю. Мы интеллигентные люди. Мы что, не доверяем друг другу? О чем ты?» Мы, конечно, доверяем, и я опять спешу к Тарковским в Италию доделывать книгу, дописывать заключение и главу о «Ностальгии».
Андрей встречает меня на вокзале, Лариса готовит роскошный стол. Я плыву от счастья и предлагаю: «Андрей, я чувствую, что вы хотите иметь свою авторскую книгу. Давайте я перепишу ее в монолог. Но обещайте мне выполнить три условия. Вы меня вносите в договор, чтобы я получала свой гонорар законным путем, а не из ваших рук. На обложке пусть будет один Андрей Тарковский, но в копирайте и я должна присутствовать. А в заключении мне будет выражена благодарность от вашего имени за сотрудничество, сбор и оформление материалов, вошедших в эту книгу. Согласны?» «Ну конечно! Напиши мне все эти требования на бумаге». Я написала и поехала к себе домой в Амстердам. И с тех пор телефон Тарковского замолчал для меня. Я больше никогда не могла им дозвониться. Надобность во мне отпала.
— Но переделанная вами книга вышла?
— Да. И никто меня не позвал на Берлинале, где книга была представлена. И копирайта моего на ней не оказалось. И благодарность мне видоизменилась. Мастер благодарил меня «за помощь, которую она оказывала мне в процессе моей работы».
Я была оскорблена. Я очень любила Андрея и понимала, что мы фигуры действительно несоразмерные. Но я понимала также, что без меня этой книжки не было бы. Возможно, могла быть какая-нибудь другая, но никак не эта. Адвокат, к которому я обратилась, сказал мне: «Прежде всего вы должны написать Тарковскому письмо. И получить или не получить от него ответ». Андрей мне не ответил. Но в его дневниках, которые теперь опубликованы, есть запись о «сумасшедшей Сурковой, осмелившейся писать гнусное письмо».
Далее мне следовало обращаться в суд, но они думали, что я этого просто не потяну — слишком дорогое удовольствие. И вдруг в газетах пишут, что у Тарковского рак легких. В это время он заканчивал в Швеции «Жертвоприношение». А продюсером его картины была моя подруга Анна-Лена Вибум, с которой я организовала ему контакт. Звоню ей в Швецию, почти уверенная, что Андрей с Ларисой придумали весь этот спектакль, чтобы вызвать из Москвы их сына Андрея. Но Анна-Лена отвечает мне, что, увы, все правда. «У Андрея рак, абсолютно неоперабельный. Помочь может только чудо. Но ты же знаешь, как Андрей верит в чудеса». И заплакала. Я тоже, конечно, зарыдала с другой стороны провода. Стало ясно, что все суды отменяются. Но до последнего момента я сентиментально надеялась, что Андрей захочет позвонить мне, черкнуть письмецо. Все-таки восемнадцать лет самых тесных отношений. Но этого не случилось.
— А суд все-таки состоялся.
— Да. Когда Андрей умер, специалисты из разных стран стали спрашивать: почему на одних изданиях обозначены мои права, а на других нет? Книга переведена на 14 языков. Что же мне, отдельно договариваться о гонораре с каждым издательством? И я решила, что для дальнейшей профессиональной жизни нужно иметь законное решение. И я начала судебный процесс в Мюнхене против издательства «Ульштайн Ферлаг» и госпожи Кристианы Бертончини, сознательно вводившей его в заблуждение относительно моих авторских прав. Продолжался этот процесс лет пять. Стоил он мне тысяч 25 гульденов, по тем временам сумма немалая. Проходили экспертизы, опрашивались свидетели. Известный специалист Роз-Мари Тиц написала, что книга, опубликованная издательством от имени Тарковского, на 98% совпадает с русским текстом, на который был заключен договор с Сурковой еще в Москве. Даже удивилась, отчего я претендую только на 50% гонорара, а не на все 100. Немецкий суд признал мое полное право на соавторство, и издательство честно выплатило мне половину того, что получил Тарковский. Взимать что-нибудь с Ларисы было, наверное, бессмысленно. Получила я примерно столько, сколько затратила на судебный процесс. Но было сделано главное: я высудила право написать собственную книгу о Тарковском, опираясь не на какие-то сказки-рассказки, а на решение немецкого суда. И написала ее. Замечательный критик Майя Иосифовна Туровская сказала мне, прочитав «Дневник пионерки»: «Боже мой, Оля, читая вашу книгу, понимаешь, что более счастливого времени у вас в жизни не было».
— Конец первой серии. Переходим к истории с архивом. Вы несколько раз предлагали материалы о Тарковском разным архивам и музеям. А что, собственно, у вас было в сундуке?
— Я вообще ничего не выбрасываю. У меня хранятся даже записки, которые мы с моей школьной подружкой Писаржевской передавали друг другу с парты на парту. Тем более, я хранила все бумаги, связанные с Андреем, — открытки, записки, письма отцу и прочее. В ящиках письменного стола и шкафов лежали все мои блокноты, все магнитофонные записи, которые делались в Москве и Италии. Кассеты были в те времена большим дефицитом, а то записей могло бы быть гораздо больше. «Филипс» и несколько кассет к нему мне подарила позже голландская подруга. Архив хранит все варианты работы над рукописями. Отпечатанные мною тексты Андрей правил поверху от руки. А еще в архиве хранилось множество фотографий с негативами. Магнитофонные записи я несколько лет назад отцифровала.
— И вот вы думаете: кому же это все нужнее всего?
— В Мюнхене Дима Попов, сын друзей моих родителей, посоветовал мне немца из Лейпцига, который собирал архивы русских эмигрантов. За сколько предложить? Давай тысяч за шесть долларов. Немец моим архивом совершенно не заинтересовался. Год спустя во время одной из моих московских поездок Дима Салынский, специалист по Тарковскому, попробовал продать архив михалковскому Фонду культуры. Он сам с ними связался, но — опять неудача. Прошло еще несколько лет, и Слава Шмыров, бывший студент моего отца, с которым мы всегда поддерживали очень добрые отношения, возглавил киномузей и начал вместе с Мариной Тарковской заниматься восстановлением дома Тарковского на Щипке. Передала Шмырову опись архива — ни ответа ни привета.
А в год 80-летия Тарковского мы встретились со Шмыровым на просмотре «Искупления», и он попросил дать для музея «кусочек живого голоса Тарковского». Я спросила: «А что же ты молчишь по поводу архива? «Кусочек голоса» я дам, только заплатите мне хоть что-нибудь». На следующий день он позвонил: «Ну, сколько ты хочешь за весь архив?» Я наобум попросила тысяч 30–40 евро — пусть торгуются. «Ты что, Леонардо да Винчи, что ли, продаешь?» И все снова заглохло.
А вскоре мне в Амстердам позвонила моя невестка — арт-директор галереи на Лубянке: «Ольга Евгеньевна, а не согласились бы вы выставить свой архив на аукцион «Сотбис»?»
— И вы не знали, что вокруг этого лота уже идет шумиха, называются громкие имена желающих купить?
— Откуда?! Даже русские покупатели до сих пор толком не известны. Мне по крайней мере. Знаю, что вроде бы покупка шла через ивановского губернатора Михаила Меня. Говорили даже, что это произошло по пожеланию Дмитрия Медведева, у которого дача в Плесе. Но это все слухи
— А лиц покупателей вы не видели?
— Нет, там одна камера, и показывала она только самого аукциониста — лицо и руку с молотком. Он показывает на кого-то: 80 тыс. фунтов, 90 тыс., 100 тыс Потом мне рассказали о тех, кто продолжал торговаться, — это человек, представлявший ивановского губернатора, и какой-то бизнесмен из Риги, большой ценитель Тарковского. Потом вмешался кто-то третий. Вроде бы, как потом говорили, на рубеже в 1 млн английских фунтов сошел рижский бизнесмен, и до последнего, до 1 млн 400 тыс. фунтов, торговался, как потом выяснилось, Ларс фон Триер. В итоге архив купил представитель Ивановской области для Музея Андрея Тарковского — за сумму около 2 млн долл. Я спускаюсь вниз и иду в сад, который подметал мой младший сын. «Павлик, тут, знаешь, такая история. Архив Тарковского продался». «Да? — говорит. — Здорово. За сколько?» Называю сумму. Он как закричит: «Ой, мама!»
— Есть люди в России, которые тоже закричали «ой, мама!», но с другой интонацией. Многих эта сделка задела и обидела.
— Тех, кто меня не любил и не любит, — да, их эта сделка задела. Мои друзья остались моими друзьями, и я не чувствую никакой перемены в отношениях. Господин Мень, выступая на телеканале «Дождь», буквально прокричал, что я украла все это у государства и что культурные люди не подают мне руки. Я, конечно, ответила ему достаточно резко на том же «Дожде». Справедливости ради скажу, что потом на «Эхе Москвы» и Михаил Мень, и Марина Тарковская говорили, что они благодарны мне за то, что я этот архив сохранила.
Алена Солнцева
Теперь — «не кантовать»
Значение Андрея Тарковского и всего, что с его именем связано, возрастает пропорционально стоимости приобретения архива
Международный фестиваль имени Андрея Тарковского «Зеркало» прошел в Ивановской области в седьмой раз. В этом году главным его внеконкурсным событием стала презентация архива режиссера, купленного на торгах «Сотбис» представителем губернатора Михаила Меня за 2 млн спонсорских долларов, собранных усилиями члена попечительского совета фестиваля Алексея Кудрина.
Архив — это вам не картина, не статуя и не яйца Фаберже, его трудно показывать. Ради гостей фестиваля были устроены две выставки: одна — в Ивановском художественном музее, вторая — в культурном центре города Юрьевец, где в Музее Тарковского архив и будет храниться. В выставочном пространстве он был в основном представлен видеопроекциями фотографий, в стеклянных кубах разложили бумаги, а голос Тарковского можно было послушать в наушниках. Для открытия фестиваля придумали декорацию: на деревянных ящиках с надписями «архив» и «не кантовать» стояли призы, за которые боролись десять фильмов конкурсной программы. Все это не скрывало главного — архив не является объектом демонстрации, публике показывают сам факт обладания архивом, его функцию, его символическое значение.
Идея завести в Ивановской области не просто международный кинофестиваль, но киносмотр, осененный именем Тарковского, единственного российского кинорежиссера, создавшего свое направление в искусстве, довольно амбициозна. Иваново при этом город, не входящий в туристическое Золотое кольцо, не имеющий ни традиций сервиса, ни хороших дорог, ни гостиниц, ни имиджа культурного центра. И вот в этом регионе организуется фестиваль авторского кино, рассчитанного на ценителей, киноманов и специалистов. Приезжают европейские режиссеры, продюсеры, критики — может, не всегда первого ряда, но актуальные, востребованные, заметные. В конкурсе этого года было десять картин, победил китайский фильм «Яйцо и камень» — один из трех награжденных главным призом и в Роттердаме.
Но кому все это нужно в Иванове?Сегодня на этот вопрос можно попробовать ответить.Во-первых, оказалось, что смотреть хорошее и сложное кино в Иванове есть кому. Люди охотно обсуждают его с авторами и друг с другом. Но главное — они привыкают к такого рода досугу.Во-вторых, как выяснилось, фестиваль нужен области. Пока его центром стал Плес — тут есть хоть какая-то инфраструктура: гостиницы, ресторанчики, кафе, есть Музей Левитана и новый краеведческий. Так что возможности «атмосферного фестиваля», на который едут ради общения, приятных бесед, прогулок и «настоящей русской природы», — все это Плес дает.
Ну и, наконец, третье — имидж. Вот в этом смысле покупка архива сыграла совершенно особую роль. Представим, что архив купили бы за небольшие деньги — без аукциона и всех сопутствующих обстоятельств. Тихо и скромно утонул бы он в небогатых недрах музея в Юрьевце. Никто бы о нем не говорил. Однако теперь, когда за него заплачена такая астрономическая по ивановским меркам сумма, значение — не самого архива, он таков, каков есть, но самого Тарковского и всего, что с его именем связано, — возрастает пропорционально стоимости приобретения.
И власти деваться некуда — теперь надо строить в Юрьевце гостиницу, чтобы исследователи могли приехать туда поработать. И хорошо бы еще и кинозал — чтобы можно было показать фильмы. И дорогу надо содержать в приличном виде. Ну и сам город не должен впасть в ничтожество. Эффект архива нужно поддерживать не только выставками и конференциями, в нашем культурном климате всему живому требуется постоянная подкормка и прополка, иначе все чахнет.
