Николай Голубев для 1000inf.ru
Это серьезно. И, вероятно, «духовные скрепы» не случайно возникли в лексиконе Путина. 10 апреля в «Литературной газете» вышла небольшая заметка калининградского автора «С Кантом наперевес»:
«Приходится только сожалеть, что Балтийский федеральный университет тяжело заболел «кенигсбергщиной» и в течение 2000-х годов стал частью не русского, а немецкого интеллектуального проекта, исходящего из высокомерной аксиомы о никчемности русской мысли и абсолютном превосходстве германской. <>Ректор университета, группа философов-западников стали горой стоять «за Канта», как за наше местное все. Хотя он был ценим марксовой школой за предельное раскрепощение личности, которой было разрешено убивать массы людей «по науке», уравнивающей жизнь и смерть, добро и зло. <> Немцы и их западные союзники открыто готовятся отторгнуть Калининградскую область от России. Для этого и рождена идеологема об извечной здесь «кенигсбергщине» с ее «высокой культурой», которую якобы не могут не впитывать местные русские, обязанные в силу этого отвращаться «от Москвы», «перестав быть ее заложниками». Для этого и понадобился настоящий культ Канта».
Читать это невесело, но, боюсь, происходящее – нормальный порядок вещей. Любой регион стремится к осознанию и утверждению своей уникальности. Пермский профессор Абашев подобрал для этого термин «локодицея»: каждый из нас пытается оправдать свое проживание на конкретной территории через ее культурную и литературную идентификацию. Без осознания уникальности места невозможно его развитие - люди и капиталы просто разбегаются. Обратите внимание, крупнейшие строительные проекты позднего Советского союза (БАМ, целина, сибирские ГЭС) мотивировались в общественном сознании именно через культуру, а не экономическими выгодами: вместе с первыми строителями «в зеленое море тайги» ныряли поэты, композиторы, певцы и художники – создавать и воспевать мифологию места.
В России, судя по масштабам внутренней миграции и эмиграции, большие проблемы с локодицеей. Ивановскую уникальность пытаются найти и утвердить в массовом сознании (через переименование улиц и самого города) доморощенные краеведы. Но кишка у них тонка, да и краеведение имеет несколько иные задачи, оно призвано «встроить» местную историю в общий контекст развития страны. Но при таком раскладе неизбежно возникает внутреннее сопоставление, в котором Иваново по-любому проиграет более крупным регионам и столицам.
Профессор ИвГУ Михаил Тимофеев сделал себе имя, возвышая и обособляя Иваново как самый советский город. Но это бесперспективный путь. Особый ивановский менталитет сформировался задолго до революций. И уж «город юности» – Комсомольск-на-Амуре и прочие социалистические стройки выглядят куда более советскими и красными. А для Иванова одного цвета мало – все-таки «край веселого ситца». «Ивановский миф» строится, как минимум, на сочетании черного и красного (колорит убедительно подобран в одноименной книге Леониа Таганова).
Но есть загвоздка: успешная локодицея в конечном итоге приводит сначала к культурному, а потом и к политическому сепаратизму. Наиболее известен феномен сибирского областничества. Изначально оно зародилось как гуманитарное движение, ратовавшее за открытие первого университета в Сибири; потом переросло в политическое. Масштабный судебный процесс 1864-65 годов попытался выжечь сепаратистские идеи каленым железом каторги, но метастазы остались. В 1918 году Сибирь поддержала Колчака и заявила о своей автономности, утвердив бело-зеленый флаг и собственные органы управления. Идеи областничества живы за Уралом и сегодня (если интересно, посмотрите сайт «Сибирская вольгота» – там даже язык свой). Последний раз государство наносило упреждающий удар в этом направлении в 1930-е, репрессировав безобидное объединение литераторов «Сибирская бригада».
Определенные проявления культурного сепаратизма были и в Иваново-Вознесенске 1920 х. Об этом очерк «Обстоятельства» Михаила Кольцова, напечатанный в «Правде» за февраль 1928 года – очень любопытный текст (есть в сети). Судя по нему, рост ивановского самосознания произошел раньше, чем была организована мощная Ивановская промышленная область. Именно массовое понимание культурной и исторической полноценности во многом привело тогда к росту экономической и политической значимости региона.
***
9 апреля на «Ленте.ру» вывешена пророческая статья «Две крепости» – о перспективах взаимоотношений России с собственными южными регионами. Красноречив уже подзаголовок: «Кому достанутся обломки Северо-Кавказского округа»:
«На фоне усиления Кадырова на востоке Кавказа, на западе растет фигура несменяемого губернатора Кубани Александра Ткачева, активно разыгрывающего казачью и националистическую карту.<> Очевидно, что регион на глазах «разваливается» на две части еще и по конфессиональному признаку. К Ткачеву тяготеют регионы, где доминирующей религией является православие, к Чечне склоняются преимущественно исламские (и если у мусульман Западного Кавказа ислам умеренный, то на востоке он все более приобретает некавказские, саудитские черты). В качестве буфера остались только КБР и Северная Осетия, куда салафизм лишь начинает проникать. <...> Ситуация, в которой граница Осетии и Ингушетии фактически стала государственной (и уж точно — границей двух миров и культур) не может продолжаться бесконечно. Не исключено, что как только отыграют последние аккорды гала-концерта закрытия сочинских Игр, Москва будет спешно предлагать новые проекты развития СКФО, иначе кадыровский экспансионизм, митинги русских националистов и казачьи отряды самообороны станут единственной реальностью не только для СКФО, но и для всего Юга России».
Позволю себе несколько иллюстраций к этой цитате. Я был в Кабардино-Балкарии год назад, катался на лыжах. Собираясь, я осознавал определенные риски: в 2011-м боевики подорвали подъемник на Эльбрусе, в 2010-м захватили и раскурочили баксанскую ГЭС (хотя местные говорят, что таким образом руководство станции скрывало следы финансовых махинаций), на территории республики постоянно вводится режим контртеррористической операции. К этому я более-менее был готов, неожиданностью оказались (хотя это как раз можно было просчитать) частокол мечетей и оплаточенность женщин.
Честно говоря, я радовался, видя в Нальчике редких девушек без косынок, встретилась даже одна в относительно короткой юбке с сетчатыми ногами – значит, пока можно. Радовался и регулярным остановкам маршрутки – горную дорогу преграждали крепости наших (рязанских, тульских) армейских блокпостов. Но в курортном Приэльбрусье опасности не чувствуется: благодаря туристам преобладает европейский тип лица. На склонах несколько раз встречались люди в камуфляже и с калашами– сразу не поймешь, за кого они. Это напрягает.
Так получилось, что в Кабардино-Балкарии я попал в больницу, в обшарпанную советскую ЦРБ с тремя врачами. Со мной в палате лежал старый горец. Его постоянно навещали многочисленные родственники, круглосуточно дежурил внук. Я не чувствовал никакой национальной и культурной обособленности, а тем более воинственности. Мне вполне удобно было попросить их вынести утку. Мы общались. Старик, временами переходя на кабардинский, рассказывал о советском процветании района – сейчас горные шахты и обогатительные заводы закрыты и разворованы, работать негде.
***
У подножья высочайшей горы Европы – стихийный рынок. Бабушки продают варенье из барбариса, шерстяные платки и козьи шкуры. Запомнилось, как однажды к ним подошел пьяный славянин, с голым татуированным жирным торсом, рыжей бородой и сноубордом – он выспрашивал, где бы снять на ночь девочек, говорил пошлости. Пожилые головопокрытые женщины сразу не поняли – продолжали предлагать свое варенье без косточек. А потом растерянно замолчали и начали собираться.
***
Герман Садулаев родился и вырос в Шали, после школы уехал в Питер: кончил юридический, стал писателем. Название к его первому сборнику придумал Илья Кормильцев – «Я чеченец». Но Садулаев – полукровка (это в какой-то степени отзывается в творчестве): мать – терская казачка.
Самая первая его повесть «Одна ласточка еще не делает весны» – пронзительная вещь о чеченской войне: без обвинений, деления на чужих и своих, излишних рыданий. И написано хорошо: образы яркие, памятные. В тексте детально и точно разложен чеченский менталитет: «Вплоть до новейших времен чеченцы были лишь конгломератом разношерстных племен, которые никогда не были способны объединиться до конца, создать собственную государственность и сформировать единую нацию. Если «война до последнего чеченца» не будет завершена, если чеченцы выживут и станут народом, благодарить за это они должны будут Россию, которая лучше всяких солнечных аномалий зажгла в них пассионарность, заставила встать плечом к плечу и внушила каждому: арию, хурриту, хазару — ты чеченец. Русские — наша последняя надежда. Они не позволят нам оставаться женщинами. Они заставят нас быть чеченцами и мужчинами, потому что каждый чеченец — боевик, каждый чеченец — враг. И остается только: победить или умереть».
Добавлю, что Рамзан Кадыров талантливого писателя Садулаева не любит. А «Одну ласточку» можно найти в «Знамени» (2005, №12) или в Интернете. Назову еще небольшую повесть Алисы Ганиевой «Салам тебе, Далгат» («Октябрь», 2010, №6). В повести о жизни современной Махачкалы художественно, но правдоподобно описано, как массово «затягивают» молодых дагестанцев в «лесные братья» и радикальный Ислам.
***
Мне не могло прийти в голову, что в рейсовом автобусе Туапсе-Новороссийск обязательно надо иметь с собой паспорт. Лето 2011 года. Нас останавливали, собирали документы и пробивали по базе каждые 50-70 км. Особенно сложно было людям с черной щетиной. Я был без паспорта, спасла меня голоплечая спутница – видимо, моджахеды с такими не ездят. Сзади нас сидел приятный, совсем молодой кавказский парень – мы даже о чем-то успели поговорить. На одной из остановок, уже ночью, его вывели и обыскивали больше 20 минут. В итоге автобус поехал без него. Я запомнил сквозь автобусное окно его унизительно разутого: с расставленными ногами и с распростертыми на милицейской машине руками.
***
Опыт взаимоотношения Москвы с Кавказом показателен: материальными и силовыми ресурсами проблемы сепаратизма не снимаются. Их решение нужно искать в гуманитарной плоскости.
На рубеже XVIII и XIX веков искусством и философией овладел романтизм. Художники и литераторы стали проповедовать в том числе обращение к местному колориту. Так обозначился интерес к корням, региональным особенностям и краеведению. Братья Гримм, например, тщательно исследовали немецкий фольклор, актуализировали национальный эпос, открыв тем самым ящик Пандоры. В южных регионах Франции после волны романтизма сформировался кружок фелибров во главе с Ф. Мистралем (четвертый нобелевский лауреат по литературе), отказавшихся в творчестве от французского языка в пользу локального провансальского.
Из романтизма с его призывами к полной свободе индивидуума и интересом к национальным корням вышли в конечном итоге философия Канта и музыка Вагнера (с оперой о неуязвимом германо-скандинавском герое Зигфриде). А дальше был Адольф Гитлер (помните его музыкальные пристрастия?). Фашизм зародился в литературных и философских поисках начала XIX века. Все связано и закольцовано: сначала было слово.
