Поскольку существует корпоративная, цеховая солидарность (должна существовать), я по умолчанию обязан взять сторону журналистов в конфликте Думы и «МК». Или как минимум заткнуться и хранить многозначительное молчание.
Если кто-то подумал, что после такого захода я признаюсь в том, что встал на сторону Думы, то и он ошибся: нет, не встал. Мне не хочется вставать ни на чью сторону в подобных прениях, и дело даже не в поспешном и спасительном заявлении «чума на оба ваши дома», которое, на мой взгляд, усохло и потеряло смысл от частого употребления.
Просто нимб святого, такая вот кругляшка из фольги, которая надевается на проволочное кольцо, куда надо прочно продеть макушку головы, затерялась где-то в ящике одного из моих многочисленных письменных столов. Может, это случилось еще в «Красном знамени», краевой партийной газете. Именно там встал вопрос о приеме молодых журналистов в КПСС. «Есть у нас достойные, – говорил на открытом партсобрании Арон Иосифович Стоник, коммунист с пятидесятилетним стажем, прямо указывая ленинским жестом в мою сторону. – Но мы не можем их принять! Почему? Да по той фальшивой причине, – гремел он, – что интеллигентные люди должны идти последними в разнарядке после токарей! Я сам пройду в райком и пробью эту квоту!» И пробил.
Сказать, что я рвался в компартию, не могу. Сказать, что сопротивлялся – тоже. Надо только со всей откровенностью признать, что дальнейшая карьера моя решительно упростилась. И не для меня одного: в дальнейшем я мог наблюдать, как мои старшие и младшие товарищи идут работать в ЦК, возвращаются, набравшись знаний и опыта, на разные улучшенные посты и зарплаты, ударно трудятся на всяких комсомольских стройках их летописцами, и при этом остаются вполне земными людьми. Сдал ленинский зачет – попил пивка с друзьями. Некоторые обладатели партбилетов писали хорошие стихи. А некоторые строили неплохие ракеты. Некоторые имели по четыре жены! Некоторые были кончеными сволочами, а некоторые кое-что из перечисленного умело совмещали. Гайдар работал в «Правде». Ходорковский – в ЦК ВЛКСМ. Путин – в Германии.
А потом грянула перестройка, и некоторые уперлись рогом – не могу поступаться принципами, а некоторые, напротив, жгли в прямом эфире партбилеты, чтоб разом покончить с проклятым прошлым. На моих глазах вполне конформный народ перекрещивался в диссиденты и злейшие враги советской власти. Самые же умные больше помалкивали и изобретали ваучеры, акционирование, строили схемы и привлекали инвестиции. Становились хозяевами того, что прежде было общенародным. Или ничьим: как вам больше нравится.
Я вот свой партбилет так и не выбросил. Лежит в письменном столе, и как-то Геннадий Андреевич Зюганов меня заверил, что если я соберусь с духом и заплачу просрочку по взносам, вполне могу сохранить непрерывный партстаж. Но, честно говоря, предложением я не воспользовался: тогда мой ум и письменный стол был забит беспартийными заметками и сомнительными фотографиями, ибо мы решили осчастливить постсоветское пространство еженедельником, который и теперь известен миллионным тиражом и приклеившимся наименованием «толстушка».
Может, картонный нимб святого завалился в уже вполне элегантную тумбу этого стола? И лежит там рядом с гранками первых архисмелых репортажей из балашихинских тайных борделей? Под заголовком «Ночные бабочки: ну кто же виноват»? Может быть. А ежели ты не святой, то имеешь ли право так яростно судить других? Да еще в заметках, из которых явственно торчат уши «джинсы»?
Проклятье нашей нынешней ситуации в том, что незамутненных и незапятнанных нет. Вот читаю публициста N про кровавый режим – и вспоминаю, как ставил его заметки ну прямо противоположного содержания, и ставил за деньги, которые проходили по стыдливой статье «политическая реклама». (Конечно, это было, как говорил товарищ Саахов, «не у нас, в другом районе»). И дохловатое, прямо скажем, оправдание мое было такое: эти деньги не все ему в карман шли, а также и на зарплату коллективу. То есть они поступали в редакцию практически официально. И даже как-то оприходовались бухгалтерией.
Если бы я эти заметки не ставил, сейчас и имя автора назвал, и фамилию. Так ведь ставил же! А, значит, ни святого, ни третейского судьи из меня не получится. И корчить его не собираюсь, что сужает, разумеется, публицистический маневр и размах, когда идешь с вилами, скажем, на распоясавшихся, погрязших в коррупции депутатш, клеймя их за платность политических услуг. Но зато сохраняет общездравое видение мира, который несколько отличается от центропупистской схемы «Все вокруг чёрте в чем, а я Д'Артаньян».
При этом Д'Артаньяны из Думы, которые вступаются за дам, тоже обладают типичной, вполне извилистой биографией, исполненной как юношеских заблуждений, так и зрелых перебежек, заграничные квартиры уравновешиваются закордонными отелями, etc. Что придает всей ситуации дополнительные черты комедии положений, которую ну никак невозможно принять за античную трагедию, на какие бы котурны ни громоздились участники и какие бы молнии ни метали. В какие бы прокуратуры (чьи сотрудники, кажется, крышуют игорный бизнес, а?) ни писали. И чем бы ни грозили друг другу.
В это противоречие, кстати, вляпались по уши и «Единая Россия», и другие партии, которые вошли в Думу, и чиновники, и журналисты, и попы, и менты, и прокуроры. Да и простые наши граждане. Да и не наши тоже. Да и не простые. Мы далеко не все соответствуем высоко задранной нравственной планке на этой планете Земля. Не так давно даже мать Тереза была разоблачена как коррупционер: «Она поддерживала дружеские связи с диктаторским режимом Гаити и даже получила орден Легиона Славы из рук президента Жан-Клода Дювалье и миллион долларов в придачу. Через курируемые ею секретные банковские счета проходили огромные суммы, назначение которых остается неизвестным». Как говорится, руки опускаются, когда читаешь такое.
Но я, тем не менее, оптимист, и допускаю, что яростная борьба «За чистоту и свет в партийном доме» (цитирую перестроечную рубрику в «Советской России» 80-х) в этот раз не следствие борьбы кланов, прикрытие собственных грехов и не попытка свалить политических противников, заменив их тела своими, равно подгнившими телами, а насущная общественная потребность, которую породили и питают вопиющее имущественное и социальное неравенство общества, тяга народа к явно утраченной справедливости и всё такое прочее. Тогда – процитирую опять же советскую формулировку – начинать надо с себя. (А мог бы и Конфуция процитировать – проблеме уже тысячелетия). Начнем с малого: заново усвоим, что звать на помощь дядю, чтоб разобрался с журналистами, пошло. А женщин вообще оскорблять нельзя. Это не по-гусарски. Вопрос ровно в следующем: гусары ли мы?
Ответим на него честно – а там уж и в святые.
