Вне рамы. Портрет (арх. арт.) Чижовой
В гимназию на Греческий проспект Таню возили на купленном для нее пони. Отец и дед – профессора архитектуры. Мать – хозяйка пятиэтажного доходного дома с шикарной отделкой в центре Петрограда.
Революция не помешала Тане Чижовой вырасти светской, салонной дамой. Вечеринки проходили постоянно. Много танцевали, читали стихи, флиртовали. За стол почти не садились – есть все равно было нечего. Блины на ужин казались роскошью. 1920-е – время голодное и художественно насыщенное. Выставки устраивали в мастерских и на квартирах. Достаточно было процарапать объявление ногтем на морозном стекле трамвая – и в указанное время собиралась публика. Приходили Гумилев, Блок, Бенуа, Белый. Их помнила Татьяна Николаевна Чижова-Эристова.
В конце 1970-х в Иванове проходил всесоюзный симпозиум мостостроителей. В культурной программе было посещение художественного музея. Один из зрителей, указывая на кустодиевский портрет молодой женщины, удивленно сказал: «Надо же. Вот он где!».
Зритель узнал картину по фоторепродукции, которая хранилась в квартире его профессора – Виссариона Эристова. Это известный советский инженер (под его руководством строились крупнейшие гидрообъекты по всему Союзу) с переделанной на одну букву княжеской грузинской фамилией. Изображенная на портрете Татьяна Николаевна Чижова была его женой. Так через случайного визитера ивановские музейщики узнали адрес героини портрета 1924 года.
К ней в Москву поехали Людмила Воловенская и Татьяна Ким. Чижовой уже исполнилось семьдесят. Муж скончался, детей и близких не было. Женщина страдала от артрита и одиночества, передвигалась в инвалидной коляске. Несмотря на это, первое впечатление – в жизни она краше, чем на портрете: «Она была необыкновенно красивая: значительное лицо с выразительными глазами. Опыт жизни ее только облагородил».
Борис Кустодиев умер в 1926 году, в 49 лет. Он был красивым мужчиной, повторяла Чижова. Из-за туберкулеза позвоночника последние пятнадцать лет он не мог передвигаться самостоятельно, работал полулежа.
У художника было двое детей, в квартире часто собиралась молодежь. Так Кустодиев познакомился с девятнадцатилетней Таней Чижовой. В первый же вечер он предложил ей позировать. Художник влюбился. Девушка к признаниям старого мастера относилась легкомысленно, но, видимо, они ей были приятны: Кустодиев к тому времени – признанный мэтр.
В феврале 1924 года портрет Татьяны Чижовой был почти готов. «Борис Михайлович с каждым днем делает его все более и более выразительным; под секретом сообщил мне, что хочет пожертвовать этот портрет в Русский музей, где, по его словам, нет ни одного его законченного и удовлетворяющего его лично портрета. Думаю, этот его дар будет принят с большой благодарностью», – пишет в дневнике Вс. Воинов, биограф и друг Кустодиева.
Портрет до смерти художника висел в его мастерской, как особо дорогой автору. Дальше попал в Русский музей, а спустя какое-то время через систему государственного распределения – в Иваново. Почему питерские искусствоведы упустили шедевр – загадка. Скорее всего, произошло это неосознанно, по ошибке. Чижова о судьбе своего изображения ничего не знала полвека.
В Иванове картина долгое время не экспонировалась. Выставка, на которой случайный посетитель опознал кустодиевскую героиню, была чуть ли не первой. Холст значился как «Портрет артистки Т.Н. Чижовой». Очевидно, в сопроводительных документах профессию девушки ограничили тремя первыми буквами – отсюда оплошность. Чижова была археологом, а не артисткой. С 1941 года она десять лет проработала в Эрмитаже. Вспоминала, как прятали и эвакуировали экспонаты в блокаду. Сама она была комендантом бомбоубежища, организованного в подвалах музея. В феврале 1942 году умерла ее мать: перед смертью она потеряла рассудок и, забыв русский язык, говорила по-итальянски. Понимал ее лишь кто-то из отдела западной живописи, случайно оказавшийся рядом в бомбоубежище. Распухшая от голода женщина без конца рассказывала о приемах, на которых бывала в молодости.
Археолог Татьяна Чижова изображена на портрете в своем любимом наряде. Купить ткань тогда было сложно, и она сшила платье из диванной обивки: очень стильно, без выточек. На голове – вишневая повязка. Возможно, как ирония над краснокосыночностью пролетариата. На пальце рубиновый перстень – бабушкин подарок. Он был с ней до смерти.
Кустодиев многое стилизовал. Наряд получился ренессансным, фигура девушки мощнее, чем в жизни; художник сознательно «развил» ей плечевой пояс.
Ивановцы, когда бывали по делам в Москве, заезжали к Чижовой-Эристовой регулярно на протяжении нескольких лет. Она принимала приветливо и радушно. К визитам готовилась: платье, накрахмаленный белый воротничок, старинная брошь с бриллиантами.
«Она не выглядела старомодной. Она была абсолютно современна, в ней не было старческой докучливости. Когда она садилась за стол (подъезжала в коляске), появлялись живость и светская раскрепощенность. Она выглядела царственно, несмотря на всю свою хрупкость.
Как-то она обронила по поводу революции: «Это было совсем не так, как вам рассказывают».
Корней Чуковский упоминает Чижову в своих дневниках за 1926 год. Вот запись от 25 марта: «Таня Чижова на днях показала мне по секрету письмо от Кустодиева. Любовное. На четырех страницах он пишет о ее «загадочных глазах», «хрупкой фигуре» и «тонких изящных руках». Бедный инвалид. Прикованный к креслу — выдумал себе идеал и влюбился. А руки у Тани — широкие, и пальцы короткие. Потом, идя по Фонтанке из «Красной», мы встретили жену Кустодиева. Милая, замученная, отдавшая ему всю себя. Голубые глаза, со слезой: «Б. М. заболел инфлуэнцей». Она через минуту – старушечка».
Видимо, у Чижовой изначально был роман с сыном Кустодиева. Напрямую Татьяна Николаевна сказать этого не могла, но часто повторяла на встречах с ивановцами: «С Кириллом, мы были, конечно, ближе, чем с Ириной», - это имена детей художника.
В 1925 году было объявлено о помолвке Кирилла с Натальей Оршанской. Ее (тоже смуглую и стройную) нарисовал Кустодиев-старший. Эта акварельная работа легка и изящна, но в сравнении с портретом Чижовой кажется карикатурой.
Татьяна Николаевна вышла замуж достаточно поздно – уже в тридцатые. О своем супруге говорила музейщикам часто: рассказывала, как ревновала и любила. После его смерти в 1976 году она напишет бывшему коллеге по Эрмитажу В. Глинке: «Жизнь кончена, осталось пустое, ненужное и мучительное существование».
Людмила Воловенская познакомилась с Чижовой почти через пятьдесят лет после малоприятной реплики Чуковского (и за десять лет до ее публикации). Она наоборот отмечает, что героиня портрета была очень тактична, рассказывая о своих отношениях с художником. Лишь однажды она показала несколько писем из пачки.
Зачем Кустодиев писал эти письма, если виделся с Татьяной достаточно часто? Рационального объяснения этому нет. Ответов на свои послания он не получал. Чижова обещала завещать письма художника ивановскому музею. Хотя долго и мучительно сомневалась…
Последний раз она позвонила в Иваново 9 июня 1984 года – спрашивала, все ли нормально после смерча. О кончине Чижовой в музей вовремя не сообщили. Вызвали в Москву только когда зачитывали завещание. Татьяна Николаевна Чижова-Эристова подарила ивановскому музею акварельный эскиз к своему портрету (картинка похожа на вырезку из журнала мод) и несколько живописных работ. А письма Кустодиева незадолго до смерти сожгла.
Кустодиев умер, читая «Портрет Дориана Грея». Помните уальдовский сюжет про взаимосвязь героя и портрета? Фотографий Эристовой в старости не сохранилось. Говорят, она оставалась неподвластной возрасту, очень красивой.
Revenons a nos moutons: шпиль, цирк, весы и церкви.
«Ивановский цирк будет включен в федеральную программу «Культура России». Об этом 30 ноября сообщил губернатор Михаил Мень по итогам встречи с генеральным директором Росгосцирка». Это заявление пресс-службы областного правительства.
В феврале министр культуры Мединский подписал организационно-финансовый план «Культуры России» на 2013 год. Ивановский цирк в нем не значится. Да и вообще области не повезло: из 58 наших заявок на этот год министерство одобрило только тринадцать на сумму чуть больше одиннадцати миллионов (это 0,1% бюджета ФЦП).
Несмотря на реальную угрозу обрушения 35-тиметрового шпиля шуйской колокольни, в этом году к его ремонту не приступят. Выделены деньги только на проектно-сметную документацию. Ответственность за сохранность сооружения несет Николо-Шартомксий монастырь. Священнослужители и оформили заявку в Москву, добавив, что после реставрации хотят видеть шпиль колокольни золотым.
Видимо, не начнется в 2013 году и ремонт четырехсотлетней деревянной церкви у Минеевского моста в Иванове. Под протекающей крышей гниют и стены, и иконы, написанные учениками Андрея Рублева. Планы священнослужителей по реставрации и дальнейшему «развитию» Успенской церкви вызывают беспокойство («1000 экз.» писал об этом в ноябрьском номере). Москва на этот год выделяет деньги только на проект реставрации – 662 тысяч рублей.
В федеральную программу, несмотря на все заверения местных властей, не попали шуйские мерные весы (важня) на базарной площади – памятник архитектуры начала XIX века. Отказ министерства вполне объясним. Объект фигурировал в федеральной программе, начиная с 2007 года, деньги выделялись не единожды. Но после тендеров, выигранных «Ивановореставрацией», мерные весы стали выглядеть только хуже: сегодня это руины, огражденные со всех сторон забором. А за ним культурное наследие зарастает бурьяном.
Ивановская область подавала заявки на реставрацию колокольни 1700 года в Анькове (Ильинский район), главного дома усадьбы Севрюгова в Кинешме, дома в Заволжском районе, в котором жил астроном Бредихин, лежневской колокольни, усадьбы Татищева в Вичуге, первого памятника Фрунзе, поставленного на народные пожертвования в Шуе. Но в федеральную программу эти объекты включены не были. Не предусмотрены средства на их реставрацию и в областном бюджете.
Зато за счет «Культуры России» ивановский департамент культуры получит больше 2,5 миллионов рублей на бумажную работу: мониторинг и паспортизацию культурного наследия.
Москва согласилась выделить деньги на пожарную сигнализацию Палехскому музею, на научную конференцию в областной библиотеке и на три фестиваля: фотографии, камерной музыки и лоскутного шитья. Заявки кинофестиваля «Зеркало» и кинешемского театрального фестиваля «Горячее сердце» остались без одобрения.
Глаза соцреалиста и иконописца. Два академика
За десять лет преподавания в Холуе Николай Харламов нарисовал более трех тысяч икон – он заведовал местным училищем. Века не прошло, а почти ничего не осталось... Ивановский художественный музей смог выставить только шесть икон к 150-ти летию действительного члена Императорской академии художеств.
Зато музейные фонды сберегли советское творчество Харламова – гладко перерисованные с газетных фотографий портреты ивановских революционеров. Бестелесные одноформатные головы кураторы выставки развесили в один ряд – словно создавая большевистский иконостас. В центре – «Отец» (Федор Афанасьев), он единственный выполнен не по шаблону. Красные получаются в изображении Харламова не апостолами и не мучениками, а какими-то блаженными. Так Громобой совсем не соответствует кличке – выглядит скромным гимназистом Семенщиковым с пушком над верхней губой.
Другое дело харламовский евангелист Лука. Такая брутальная мощь! Академик заказал в холуйское училище копию своей мозаики, сделанной для питерского храма Спаса на Крови. Она сохранилась и попала в экспозицию. Коленки подкашиваются перед многопудовой плитой – желание то ли сесть, то ли упасть ничком.
Другие примеры Харламовской монументальной иконописи представлены на выставке фоторепродукциями. Через них понимаешь весь масштаб художника. До революции его называли вторым Васнецовым. А после… Иконописец очень старался угодить новой власти.
В музее выставлен портрет Михаила Фрунзе 1928 года. Специалисты спорят, намеренно ли Харламов исказил пропорции командора, или просто не справился (может, стояли за спиной два автоматчика?). Обычные зрители не находят во взгляде председателя Реввоенсовета решимости и жесткости. Но лицо харламовского Фрунзе все-таки не пустое, – с выражением и интонацией. Разобрать только надо под густыми усами.
Академик Гелий Коржев скончался в августе. Еще в июле он работал – незаконченный холст с одноногим ветераном выставлен на первой посмертной выставке в Институте русского реалистического искусства (ИРРИ). Но это грустным бонусом. Основа экспозиции – евангельская тема.
Коржев попал в хрестоматии советской живописи с триптихом «Коммунисты». Много писал о войне. Он и в 2000-е оставался верен социалистическому методу и «суровому стилю». Но Коржев никогда не был законченным красным. Да, секретарь правления Союза художников, да, лауреат государственных премий – но он не Сергей Михалков. Уже в 1980-е у него появляется босхастая серия «Мутанты», в 1990-е – монументальные иллюстрации к «Дон Кихоту». Над библейскими сюжетами художник начал работать еще при Советах, в самом конце.
Коржев всегда силен композицией: яркий образ-символ и ничего лишнего. То же и здесь: он берется за библию без религиозного трепета. Ему важен сюжет: человек в исключительных жизненных обстоятельствах. Первый взгляд исцеленного незрячего и последние часы Христа на земле. Мария узнает о богоизбранности своего плода – Богородица оплакивает Иисуса. Изгнание Адама и Евы – и они же в старости, жалкие и сломавшиеся наши прародители.
Экспонируются и эскизы к картинам. Коржев многократно и по-разному отрабатывает композицию, прежде чем взяться за большой холст. Искушение Иисуса он решает то через манкую спину обнаженной, то через прямую встречу с Антихристом. В конечном варианте на холсте – пустыня, одинокая фигура Иисуса и только ступня искусителя в богатой сандалии.
Выставка «Библия глазами соцреалиста» проработает в Москве до мая. Любопытно место ее проведения - Институт русского реалистического искусства, который открылся в краснокирпичных стенах ситценабивной фабрики два года назад. На трех этажах представлена советская живопись из коллекции Алексея Ананьева. Он – прислужник в церкви, а еще 48 место в списке богатейших россиян, основатель банка. Берите пример. Я про музей – пустующих фабрик в Иванове хватает.
Кстати, в зале ИРРИ, посвященном владимирской школе пейзажа, среди лубочного яркоцветия выделяется темный, реалистичный автопортрет Владимира Юкина, основоположника владимирской школы. Работа эта студенческая, выполненная в 1938 году, когда будущий народный художник учился в Иванове.
О русском реализме... В кинешемской художественной галерее – стОящая выставка из собрания плесского музея-заповедника. 35 картин художников-передвижников.
Леонард Туржанский известен своими деревенскими пейзажами: кобылы, коровы, избы со сползающими крышами. А здесь небольшая темперная работа «Лошади на окраине деревни» – пейзаж-настроение: безысходно-беспробудный, серый, русский. До отчаянья хочется весны с черной землей под ногами.
Ровно по другую сторону музейной перегородки – «зелень лавра, доходящая до дрожи» Василия Поленова. «Дом в Бехове» – не растиражированная, но абсолютно чудесная работа мастера: с летним зноем, прохладой березового оврага и семейной усадьбой.
Подобраны для экспозиции характерные работы передвижников-социалистов: «Дети, собирающие хворост» Творожникова и «У кассы ночлежного дома» Милорадовича. Названия – говорящие. В противовес им радужный портрет кисти Маковского «Девушка с букетом» (сербиянка) и версия «Грачей прилетели» Саврасова (с жиреющими от каждого авторского повтора птицами).
Фотографировать на выставке нельзя, каталоги не продаются, в интернете плесские картины «не засвечены» (и это в укор музею-владельцу полотен) – остается ехать в Кинешму и смотреть.
