Елизавета КОЗЛЯКОВА (спец. корр. «Трибуны»), ПАЛЕХ – СЕМЕНОВ – ПАВЛОВCКИЙ ПОСАД
Гусь-Хрустальный, Дятьково, Полх-Майдан – названия мест, в которых еще недавно процветали народные промыслы. Сегодня о благополучных временах остались в основном лишь воспоминания. Как обстоят дела с другими видами народного творчества? Корреспондент «Трибуны» проехал по городам Центральной России и узнал, что вымирать могут не только редкие виды животных, но и редкие виды людей – мастера народных промыслов.
Художник смачивает кисть и кладет кусочки листового золота на деревянную загрунтованную поверхность будущей иконы. За окном 20-градусный мороз. В застегнутом меховом пальто, замотанная в шарф, я уже полчаса хожу по кабинетам трехэтажного здания «Палехского иконостаса», одной из крупнейших иконописных мастерских в поселке Палех. Мне не жарко, и это странно. Тут я замечаю, что работники предприятия тоже не спешат снимать с себя верхнюю одежду. За одной из дверей они в пуховиках сидят за компьютерами и моделируют иконостасы для крупнейших храмов России.
– У вас не топят?
– Угу… – еле слышно доносится из-за дальнего стола.
Я подхожу ближе и вижу худенькую девушку в большой зимней куртке.
– А в другие дни отопления тоже нет?
– Есть, все есть, – она произносит это быстро и еле слышно, затем смущенно отворачивается.
Дотрагиваюсь до батареи. Ледяная. В коридоре догоняю женщину – представителя руководства «Палехского иконостаса».
– Почему тут люди работают без отопления?
– Да! У нас страдает охрана труда! – почему-то гордо отвечает она.
Захожу в зал, где работают иконописцы. На меня смотрят православные святые с незаконченных икон, а я смотрю на людей с кисточками перед иконами и думаю, каково им работать в верхней одежде.
До меня доносится обрывок фразы: «Это не просто так случайные люди пишут. Это специально подготовленные кадры!». Владимир Круглов, директор «Палехского туристского центра», подведомственного администрации Палехского района Ивановской области, разговаривает с другими посетителями мастерской. Я вклиниваюсь в разговор.
– Почему же тогда у вас морозят специально подготовленные кадры?
– Это вопрос не ко мне.
– А к кому?
– К администрации.
Позже встречусь с заместителем главы администрации Палехского муниципального района Алексеем Мочаловым. Он тоже будет говорить о том, как ценны палехские мастера, и тоже скажет, что вопрос про отопление не к нему:
– Предприятие частное. Там своя котельная.
– Вы не проверяете организацию труда частных предприятий?
– Это форс-мажорные обстоятельства. Один день только! – подсказал Владимир Круглов.
– Да-да, только один день! – подтвердил Алексей Мочалов.
– Да-да, – подумала я, вспоминая, что иконописцы говорили немного другое, и вышла на мороз.
Палехское художественное училище. Еще розоватое от восхода небо за окном. С самого утра четверокурсники сидят за партами и рисуют знаменитую лаковую миниатюру на папье-маше. Именно такими расписными изделиями славится этот город. До революции здесь в основном жили иконописцы. Они остались без работы после запрета в стране религии. Нужно было выживать, искать новые творческие идеи. Так придумали палехскую миниатюру. Существует легенда, что этот вид народного творчество был послан свыше, чтобы сохранить иконопись. В 90-х годах все вернулось на свои места. Сегодня в поселке существуют как мастерские по палехской миниатюре, так и огромное количество иконописных мастерских.
Ведущий преподаватель училища Андрей Арапов рассказывает, что в поселке около 600 художников. У него густая борода, глубокие морщины вокруг глаз. Он говорит отрывисто тихим голосом с характерным для данного региона «яканьем».
– Много палехских ребят идут в училище?
– Третья часть. Если проснулся интерес, где-то увидели, приезжают. Приходится объяснять им, здесь искусство народное. Они будут не картины рисовать, а шкатулочки расписывать.
– Сколько ваших выпускников потом остаются работать по специальности?
– Хороший вопрос, но очень для нас больной. Мы выпускаем на улицу. Как они устроятся… Часть поступают в вузы, продолжают обучение. Часть идут в иконопись. Те, кто остаются работать с миниатюрой, они, конечно, предоставлены сами себе. Попадают в какие-то группы художников. Есть товарищества, объединения. Там тоже зарплата, но небольшая. Часть уходит не по специальности, потому что надо зарабатывать, содержать семьи.
– Последнее время меньше абитуриентов?
– Меньше, конечно, меньше.
– Интерес падает?
– Ну, наверное, не интерес. Условия. Они же знают, как будут востребованы, когда закончат училище. Если в иконописи, это хорошо. Но мы учим миниатюре, иконопись параллельно. Мы даже не учим ей, мы даем основы письма. У нас сократили количество занятий. Когда я учился, мы поступали сразу после училища в мастерские, в руки художника. Там уже старшие товарищи, наставники. Десять лет проходили вот это вот становление. А сейчас мы их отпускаем на улицу.
– Чем это объясняется? Внимание государства ослабло?
– К народным промыслам – да, наверное. Если нас присоединят к какому-то вузу, будут диктовать свои условия. А мы не привыкли. Представляете, училище же не нами создано. Оно создано стариками. Музей здесь. Очень большое наследие они оставили. И кто им должен распоряжаться? Конечно, только палешане. Если придут люди чужие, они получат это наследство незаслуженно.
Андрей Арапов рассказывает про школу народных искусств в Санкт-Петербурге и в Москве. Туда набирают учеников в надежде, что они потом уедут из двух столиц в регионы, центры народных промыслов.
– Один преподаватель вернулся. Светлана Денисова. Единственная, кто с отдачей. Но начало есть. Школа молодая.
– Сколько лет Светлане Денисовой?
– Двадцать четыре где-то… Нам бы хотелось, конечно, чтобы нас никуда не присоединяли и так вот оставили. Мы принадлежим Министерству культуры. Пусть бы нас так и оставили.
– Почему сегодня нет традиции этого 10-летнего наставничества?
– Нет? – Андрей Арапов замолкает и задумывается. – Традиция есть. Мастерских нет. Она, традиция, сохранилась, например, в одной мастерской. Там дальше продолжают заниматься человека три. Часть идут в большую иконописную мастерскую «Палехский иконостас». Но они же там не миниатюрой занимаются.
– Вам нужен какой-нибудь русский меценат.
– Нам нужно сначала конференцию. С приглашением искусствоведов. Расставить все точки над i. В Палехе много направлений, которые могут увести не туда. Есть талантливые художники. Они обособляются. Тридцать лет существовали салоны. Нас на собраниях за это дело осуждали.
– У вас художественного совета нет, который бы сам определил эти направления?
– Почему нет, есть, – удивляется преподаватель.
– Пусть он этим и займется. Кто у вас тут ведущий?
– Да- а- а, – соглашается Андрей Арапов.
– Какая последняя выставка, в которой вы участвовали?
– «Шедевры Палеха. Гордость России» – одна из последних, в которой участвовали. Но там перемешаны жемчужины с песком.
– Что сделать, чтобы они не были перемешаны?
– Выставком (выставочный комитет). И полное ему доверие. Я недосказал вам вот эту мысль, какая раньше существовала атмосфера. На собраниях говорили: «Тот, кто хлебнул салонов, тот уже не художник». Потому что почувствовал вкус денег. Значит, все. Раньше мастер сдает работу на совет. Ему там отказывают, работу возвращают со словами: «Доработать или забери себе и больше так не пиши». Он ее в салон отнес и получил больше. Художник говорит: «Тьфу на вас. Значит, я буду работать на салон». А сейчас… Ну что может сделать общественная организация. Там художники, которые работают по убеждению. Хорошо, если коллекционер разбирается и расставит правильно приоритеты при покупке.
– То есть идет размывание традиций?
– Да. Старики тоже отовсюду заимствовали, черпали, перерабатывали. А сейчас человек молодой, корней не чувствует. Не глубоко изучал традиции, а только приемы. Он начинает брать живьем, не перерабатывая, не переосмысливая.
Андрею Арапову рассказывают про разные работы на выставках в Москве, сделанные под палехскую миниатюру. Доходит до эротики на черных лаковых шкатулочках.
– Мы это не то, что осуждаем. Это какие-то выродки пишут. Почему на Палех-то клеймо вешается?
В холле училища висят картины студентов. На одном из стендов красивые работы Грэты Гукасян. Преподаватель называл ее имя, когда вспоминал про стипендию. Я нахожу ее в одном из кабинетов. Она расписывает работу под названием «Спящая красавица». Тонкие черты лица, немного встревоженный взгляд. Грэте явно не нравится, что я ее отвлекаю.
– Я узнала о Палехе, что есть такой. Мне понравились работы в первую очередь. Захотелось также. Склонность уже была к творчеству, – рассказывает девушка.
– Вы занимались в художественной школе?
– Нет, я не занималась. Я поступила так.
– А обычно люди занимаются в художественной школе перед поступлением?
– Да. Отбор серьезный. Попасть сложно. Но я поступила на последнее место.
– А чем думаете по окончании заниматься?
– Вообще, если честно, я хочу учиться дальше. Развиваться в другом плане.
Хорошо берут на декораторов, дизайнеров. Я хочу в театрально-художественный. В Санкт-Петербурге. Мухинский.
– Как долго вы рисуете одну работу?
– Семестр.
– А почему вы дальше не хотите заниматься палехом?
– Мне кажется, я просто не смогу – ее и без того тонкий голос повышается на этой фразе.
– Вам неинтересно?
– Нет, очень интересно.
– Денег мало платят?
– Денег и… Боишься провалиться творчески. Потому что тяжело, сложно. Тут такое искусство. Очень много нужно мыслить, – она опускает глаза и проводит кисточкой по своей работе. На столе краска – яичная темпера, зарисовки, черная лаковая шкатулка.
– Боюсь, что мои творческие работы не оправдаются, – произносит она дрожащим голосом. – Ну и просто хочется дальше учиться, добавляет с грустью.
Грэта Гукасян – стипендиатка, победитель общероссийского конкурса «Молодые дарования России», поступила в училище без подготовки в художественной школе, по разговору производит впечатление человека думающего. Если у нее нет будущего в палехской миниатюре, то тогда у кого оно есть?
С этим вопросом я прихожу в еще одну мастерскую лаковой миниатюры города Палех. На столе открыта коробка, внутри потрясающе красивые елочные игрушки. Разноцветные узоры сплетаются в сказочный сюжет. Цена одного новогоднего шарика пять тысяч рублей.
Чуть дальше работают две женщины. Одна из них окунает руки в алое красящее вещество и пальцами прокрашивает дно черной лаковой шкатулки. Рядом сидит бабушка. Она разговаривает со мной, не поднимая головы.
– Какая у вас зарплата, если один шар стоит пять тысяч рублей, – я тайно надеюсь, что немаленькая, раз здесь делают такие недешевые изделия.
– Сдельная.
– И сколько примерно получается в месяц?
Бабушка вздыхает и с улыбкой тихо произносит: «Два шарика».
Опять подхожу к коробочке с елочными украшениями. Вглядываюсь в два больших шара. В одном я вижу кого-то, кто их купит за несколько тысяч рублей и повесит у себя на елку, а в другом – эту бабушку, которая на те же деньги будет жить полмесяца. Я понимаю, почему Грэта Гукосян здесь не останется.
Город Семенов, центр хохломы. Я гуляю по предприятию «Хохломская роспись» и думаю, с кем бы из работников пообщаться. Неприветливые женщины за сорок в цветных халатах и с хмурыми лицами. Хохлома – роспись сама по себе очень яркая. От обилия цветов вокруг начинает рябить в глазах. В стороне от всех сидит женщина, непохожая на других. Она очень худенькая и выглядит довольно молодо. В ее руках круглое панно.
– Сколько вы его уже расписываете? – я начинаю разговор.
– Вчера контуры сделала, четыре штуки. Сегодня будут готовы.
– Где вы этому учились?
– В лицее. Раньше он назывался профессионально-техническое училище.
– Вы здесь самая молодая.
– Я тут 23-й год, – потом она хихикает и добавляет, что у нее уже взрослый сын. – Я приехала сюда с Севера. Просто мне ужасно нравилось рисовать. Был большой выбор – куда идти. Приехала, попробовала, понравилось. Третий десяток здесь.
– Вы приехали именно росписью заниматься? – мой голос перебивает песня Ларисы Долиной «главней всего погода в доме», которая раздается на весь зал. Здесь работают под музыку.
– Да. Потом вышла замуж. Так и осталась.
– Уйти никогда не хотели?
– Когда перебои с зарплатой были. Конечно, иной раз бывало такое. Жалела, что сюда пришла.
– А сейчас?
– Пока стабильно. Хотелось бы, чтобы заработная плата была побольше.
– У вас она сдельная?
– Сдельная. Вот на той стороне в основном сидят окладники. От разряда зарплата зависит и вида работы тоже. По всей фабрике у нас зарплата идет примерно девять тысяч. Но многие и этих денег не получают. Кто пять, кто шесть… Кто, может, немного больше. В общем, у всех заработная плата разная. Зависит еще от скорости.
– А больше можно заработать?
– Можно. Я вот, например, прихожу на работу к семи. В обеденный перерыв могу работать. Могу работать до шести. То есть у нас цех открыт. Если я больше посижу, то и больше получу.
– А вы бы хотели, чтобы ваши дети сюда пришли работать?
– Нет, не хотела бы. В принципе, предприятие считается невредным, но запахи. У многих аллергия.
Скипидаром действительно пахнет так, что с непривычки кружится голова.
В тот же день я оказалась за одним обеденным столом с представителем руководства фабрики «Хохломская роспись». Предприятие принадлежит Министерству промышленности и торговли Российской Федерации. Но руководство хочет, чтобы их присоединили к Министерству культуры. Министерство промышленности и торговли, по словам руководителей предприятия, не сильно заинтересовано в неокупаемых народных промыслах. Мне рассказали про нехватку молодых работников и даже пожаловались на неблагодарного дизайнера Дениса Симачева, который без спроса позаимствовал идею хохломы для своих коллекций. Он растянул изображение. Юридически такой рисунок не нарушает авторское право. Но всем ясно, что это хохлома.
– Вам нужен хороший пиар, маркетинг. Спрос на стиль «а-ля рус» и саму идею хохломы есть.
– Да, сокрушается моя собеседница, но никто из молодежи сюда ехать не хочет. Даже из ближайшего Нижнего Новгорода.
Вообще, опыт показывает, что маркетинг для народных промыслов дело важное. В этом можно убедиться на примере Павловопосадской платочной мануфактуры. Заместитель генерального директора Вячеслав Долгов говорит, что дела у предприятия идут и всегда шли хорошо. Конкурентов нет, если не считать подделки. Своим успехом они обязаны не только хорошему маркетингу.
– На нашем производстве есть свой собственный святой – Василий Грязнов. Мы к этому относимся разумно, как современные люди, но считаем, что факт игнорировать никак нельзя. Мы полагаем, что это очень важно, и, по крайней мере, благодарны за такую помощь и поддержку.
Вячеслав Долгов пересказывает житие Василия Павловопосадского (Грязнова), после чего предлагает пойти на само производство, где, по его словам, «и сложится впечатление, как же делаются платочки».
Огромный цех. Сверху висят заготовки павловопосадских платков, а снизу – несколько мужчин бегают между длинными станками, что-то регулируют. Зарплата у этих работников, как и почти у всех остальных мастеров народных промыслов, сдельная. Я хожу между машинами и рассматриваю людей. Мужчинам около тридцати лет. Один из них в темном спортивном костюме носится по цеху с огромным узлом станка. Части этих устройств необходимо вовремя переставлять. Изо дня в день мужчина в темном спортивном костюме бегает здесь по одному и тому же маршруту. На этот раз на его пути встала я.
– Сшибу!!! – заорал он. Я поняла, что он действительно скорее собьет меня с ног, чем остановится, и посторонилась. Через несколько минут мужчина в темном спортивном костюме направился в мою сторону уже с другой огромной деталью. Не успела я опомниться, как он опять на меня закричал:
– Ох и замараю я тебя сейчас!!! – в его руках было что-то красящее.
Я очень хотела дальше понаблюдать за ним. Похоже в этом цеху, как нигде в другом месте, знают цену времени. Но сзади меня уже стоял Владимир Долгов, заместитель генерального директора. Хватит отвлекать людей от работы.
В Палехе Андрей Арапов пересказал мне слова одного ведущего художника: «Что вперед – живот или душа? Давайте разберемся. Конечно, душа. Тогда все эти деньги, значит, не так важны, если мы разговариваем об искусстве. Если мы разговариваем о традициях, спасении, то нужно говорить о душе».
Можно было бы сказать, что пока есть такие люди, можно не переживать за народное искусство и промыслы. Но мне кажется, беспокоиться все-таки надо.
