Мой дед, молодым, пошёл в лес за брусникой и столкнулся со змеёй – не самой маленькой, метра в полтора. Змея его не тронула, но крепко испугала. Дед разозлился (в первую очередь – за собственный испуг) и ударами палки размозжил ей голову. Узнав об этом, старухи в деревне вечером сказали: «Сто грехов сойдёт – раз змею убил».
А если бы кто-то женился на змее?
ПО ЗАКОНУ ТУНДРЫ
Каждый человек, если у него есть чувство собственного достоинства или вообще что-то высокое внутри, может убить. Потому что не плюй. И даже не пыли. Такая история случилась с моим другом по имени Дэн; вернее, приятелем, дружить я разучился.
Приятель был весёлый обаятельный человек. Он верил в то, что ему удобно, по жизни шёл легко, всерьёз не заморачивался и делал, что делалось. Тем более удивительнее его жестокость и обстоятельства, вызвавшие её.
Он работал геологом на северАх. Триста километров за полярным кругом. Зима – девять месяцев, сплошные метели. Минус шестьдесят пять градусов по Цельсию – совершенно не рекорд. Морозы выламывают, выходишь и начинается – лицо хрустит. Лето короткое, как божья коровка, с тучами гнуса, а женщины – роскошь, какой бы мачо и красавец ты ни был, потому что их практически нет. От всего этого заметно суровеешь.
С Дэном мы жили в одном общежитии, хотя в разных комнатах, - в четвёртом корпусе; всего их было девять, и все одинаковые – двухэтажные бараки, стоящие на сваях, на вид не отличишь, однако, у каждого была своя особенность или знаменательность, признанная всеми и закреплённая за ним, как прозвище за пальцем – безымянный, указательный… Наш славился вахтёром. Это был молодой, спивающийся хант. Из тундры его вытащила не тяга к знаниям и большому миру, а слабость к алкоголю. Он любил бездельничать и праздно болтать, но отлично знал окрестности и нравы местных жителей, так что временами его забирали с собой в экспедиции - общага таким образом лишалась вахтёра, и все говорили: «Домовой уехал»; его так называли. Он на самом деле жил при бараке не столько как служащий (служба была плёвая, пустая служба), сколько некий атрибут, элемент репутации, без которого представить себе четвёртый корпус было невозможно – всё равно что Париж без Эйфелевой башни; натурально – домовой. Без него бы было скучно - он вносил оживление в наши северные будни (чего стоил один только легендарный зелёный пиджак, в котором Домовой появлялся в выходные!), а вот должность вахтёра, занимаемая хантом, была явно излишней. Мы прекрасно обошлись бы и без этой должности. Я мог оставить незапертою дверь в комнату с деньгами, положив их на виду, и уйти хоть на месяц спокойным за то, что никто их не возьмёт. Воров в посёлке не было.
Вообще я заметил: плохие люди на Севере не задерживаются – он их вымывает. Там всё на виду, и плохим быть стыдно. Никто их не гонит. Они сами уезжают. Как крысы. В город. В городах можно всё, отрицательные качества приносят деньги, а на Севере ты держишься на одной взаимовыручке, на братских чувствах, силе воли и порядочности; если их в тебе нет – приходится худо. Так что эти два года меня окружали всё хорошие люди, только пили они крепко. Мне с этим повезло: когда я приехал, на третий что ли день, одному инженеру из нашего корпуса с диагнозом «обморожение» ампутировали ступню - он пьяный слишком долго находился на улице, загулял и не помнил, ничего не почувствовал. Его несчастье, так нелепо заработанное и необратимое, оказалось столь наглядным, то есть так повлияло, что я, совершенно незнающий меру в алкоголе дома, вдруг её нашёл и за неё уцепился, как за планку турника, и уже не отпускал.
А Дэна отпустил. Интересно, если бы я поехал тогда с ними – помешал бы я ему? Дэн вообще-то был человеком, которому сложно помешать.
Нас познакомил Том Уэйтс. Это случилось на второй неделе моего пребывания за полярным кругом. Я шёл по коридору и внезапно услышал альбом «Rain Dogs» - музыка играла из-за двери с номером «21». Я подумал: «очко», - и с интересом постучал.
Мужской голос:
-Открыто.
И я зашёл.
Дэн валялся на кровати, заложив руки зА голову, в верхней одежде, кровать была застелена. До этого случая я уже видел его в столовой, но мы с ним не общались, я даже не знал, из какого он корпуса. Оказалось, из нашего.
У окна на табуретке сидела девушка и чистила картошку, спуская кожуру в небольшую кастрюльку, поставленную на пол. Она была хантыйка: как многие из них, коренастая, маленькая, несимпатичная – с плоским лицом, губы узкие и бледные, крылья носа и ноздри широко расставлены. Зато косы – роскошные. Чёрный цвет из них можно было отжимать, как масло из подсолнуха, но они бы вряд ли потускнели от этого.
Я очень надеялся, что ничем не выказал своего удивления при виде девушки, а она в свою очередь даже не взглянула тогда на меня, словно я и не входил.
-Хорошая музыка, - сказал я с порога в оправдание визита. – Такое тут редкость, не ожидал.
-А она говорит, что поёт собака, - произнёс Дэн. - У него душа пса. Это не ругательство. Она собак любит, - он встал мне навстречу. - Дэн. АйгА.
Я тоже представился. Девушка по-прежнему сидела над кастрюлькой, опустив голову, как будто избегала со мной всякого контакта.
Потом я убедился, что у женщин её племени – это знак уважения, ритуальная вежливость.
Хантыйки живут в тундре, далеко от посёлка. Одеваются, как куклы: сапожки, рубашечки – всё узорно вышито, пушная оторочка, воротники – на зависть столице. Но быт у них тяжёлый. Они быстро стареют. Никогда не моются – и не уговаривай! У них в обычае – натирать своё тело оленьим жиром. Вместо трусов они носят подвязки из кусков свиной кожи. Откуда мне известно? А проходят геологи – через стойбища, партией, забирают с собой одну или двух – уж одна-то или две непременно согласятся (у них распутство почему-то не считается серьёзным грехом, если грех не с животным), таскают по общагам. Они любят сувениры. У одной на руке я видел застёгнутыми пять мужских часов – на память от каждого. Она к ним относилась и как к украшениям, и как к оберегам, а спросишь: «Сколько времени?» – не понимает. Такие они есть. Ночное дело любят. Я жил с одной неделю. Разгорячив меня бесстыжими руками и желая, чтоб мои руки были столь же бесстыжими в отношении её, Чонка в какой-то момент отворачивалась лицом к стене и лежала на боку. Другие позы она не одобряла. «Мужчина не должен видеть глаз женщины во время этого, иначе он сам захочет стать женщиной». Секс для Чонки был исполнен мистики - всё равно что обряд. От неё я узнал, что влагалище по-хантски называют тем же словом, что и чум, в котором камлают шаманы.
Все эти необычности разрушали клетку моего мировоззрения, и я просыпался уже чуточку другим, чем был вчера утром, значит, день прошёл не зря, я сдвинулся вперёд, чему-то научился. К тому же с Чонкой это было приятно. Ни одна из моих прошлых девушек не имела такие вороные косы. Когда я однажды попросил их распустить, Чонка сказала, что женщины у них распускают волосы, если чувствуют смерть, а она сейчас не чувствует и не хочет её звать. Домовой про Чонку говорил «косатая». Она тоже не мылась. Могла часами смотреть в окно, дожидаясь моего возвращения с работы, ни о чём не думая.
Помню, как однажды Домовой вернулся из своей очередной вылазки в Тайгус, ближайший к нам центр, куда летал вертолётом - других путей не было, разве только на упряжках. В Тайгусе Домовой гулял всегда одинаково – в зелёном пиджаке, снимал номер в гостинице, с двуспальной кроватью, и русских проституток - обязательно блондинок. Составляя коллекцию, он фотографировал их на сотовый - тот у него был с цветными стразами, верх безвкусицы, а коллекция сплошь одни груди и ляжки, всё, кроме лиц, - шлюхи это позволяли, а, может, он приплачивал им за сговорчивость или наливал. Вернувшись, он хвастался:
-Отличные девушки, ты посмотри.
Я как раз стоял у вахты, дожидаясь соседа, пока тот соберётся, чтобы вместе с ним идти на станцию, но сосед задерживался.
Домовой тем временем выбрал на мобильном один из снимков и подсунул его мне. Я отмахнулся:
-И не показывай.
Тогда он вздохнул надо мной, как над блаженным, и, нажимая на кнопки, сам стал переглядывать – в который уже раз?
-И не тошно тебе? – спросил я насмешливо, хотя без порицания.
Он закрыл мобильный, убрал его в карман, но продолжал ухмыляться. Мне стало неприятно, что я стою с ним рядом – до того грязная была ухмылочка, кривая, вонючая, как будто смаковала не самый разврат, а некий его признак, сладковатый душок, становясь от этого втрое омерзительней.
Когда она исчезла, мне продолжало казаться, что ухмылка осталась у него на лице, хотя её там не было и я её видел всё равно что сквозь стену; она прилипла к моим глазам. Видимо, была за ней какая-то сила – совсем небезвредная, извращение, порча.
После случая с Дэном Домовой вообще предстаёт в моей памяти исключительно с этой неприглядной ухмылочкой, как будто у него нет другого выражения не только для лица, но и для души.
А «косатая» Чонка перебралась к соседу – он зашёл ко мне за книгой, а ушёл вместе с девушкой, не забыв, впрочем, и книги. Мы делили их по случаю. Никто не говорил: «Тут запрет, она моя». Мы делились женщинами, как на походе – едой, сигаретами, по-мужски, по-братски. Такие были правила. Север есть Север.
За всеми этими пёстрыми подробностями почему–то никак не получается рассказать о Дэне.
Серый человек, к которому привыкли и от которого в принципе не ждут ничего особенного, вдруг что-нибудь сморозит и это о нём помнится отчётливо, как пик, а от Дэна ждали - услышать, увидеть, ввязаться вместе с ним во что-то интересное. Он всегда был на подъёме, стабильно в тонусе, обладая тем счастливым характером, который как будто приземлённый, устойчивый, но в то же время колоритный, яркий. Я не помню Дэна унылым или скучным, но сказать, что он среди всех остальных резко выделялся – тоже неправильно. Хорошая компания – не больше и не меньше. В герои Дэн не лез, хотя он был храбр, не любил тянуть одеяло на себя, хотя был независим. Обаятельный безбожник. Душа застолья. Всегда на людях, везде с людьми.
Дэн умел как никто разрядить обстановку, двумя-тремя фразами отвести грозу; если слов не хватало, готов был действовать. На Дне Оленевода мы с ним разнимали четырёх пьяных хантов, устроивших потасовку. Как раз проводились традиционные весенние гонки. Полста экипажей на оленьих упряжках боролись за «Буран», который в итоге достался ханту – я забыл его имя, но он оказался старшим братом Айги. После победы молодой оленевод завернул в наш корпус, и они втроём, с ним Дэн и Айга, напряженно и долго о чём-то спорили, после чего хант уехал один.
Это был конец марта. Его разнообразило и другое событие – на окраииах посёлка, у помоек и свалок, стал появляться белый медведь. Он выходил сюда из тундры кормиться и представлял опасность. Дэн был не охотник, но пошёл с охотниками в ночную засаду. Животное убили, Дэн был в восторге, хотя сам не выпустил по медведю ни пули - не потому что он растерялся, а что-то случилось с самим ружьём, перемёрзло оно что ли? – Дэн нажал на спуск, но выстрела не последовало, а потом было поздно – с заданием справились другие участники. Дэн простодушно иронизировал над своей незадачей:
-Зато теперь можно рассказывать истории – «Когда я охотился на белого медведя, ружьё заклинило…». Это же красиво.
Он сам был красивый. Помню его лёгкость, спонтанную удачливость, любовь к импровизации. За всем этим казалось, что он ничего на свете не ценит. В том числе и Айгу. Я не помню их вместе, не помню их рядом. Она в него верила, а он от этого удобно устроился. Никто не завидовал - всё это как-то подразумевалось само собою, что одни перебиваются от раза до раза, а у Дэна всё есть, и это нормально. Он умел расположить, выбирать слова, любил шум, посиделки, сам играл на гитаре, песни которые вряд ли понравились бы Тому Уэйтсу, но нам они нравились.
Домовой, который для всех находил образное выражение, про Дэна заметил: «У него удача зашита в брюхе».
Свою работу (полярного геолога) Дэн романтизировал по мере возможностей как своих, так и её, но всё фундаментальное было ему чуждо. Он в общем-то не был человеком науки, хотя и защитил в своё время кандидатскую.
Я слышал от него: «Скорее бы заделаться старым дураком, чтобы ничего от себя не требовать», однако, у меня было впечатление, что он и сейчас – при всей своей энергии – никуда не рвётся и ничего ему не надо, кроме как хорошо провести время, а это не самая большая морока и по части ответственности – кот наплакал.
Так или иначе, а с Дэном у меня нашлось больше общего, чем с кем-либо ещё из моих северян. Я уже давно никого из них не видел, ни с кем не общаюсь, но произношу с неизменным теплом – мои северяне.
Такая была жизнь.
После встречи с Чонкой я стал внимательнее относиться к хантам. Они занимались разведением оленей. Продавали русским пушнину и ягоды, вышитую одежду – это был их бизнес.
Необычный народ. Ханты верили в духов. Лечились у шаманов. Церквей у них не было, потому что вся тундра считалась церковью – тут холм священный, там Лосиное Озеро, Долина Смерти…
Ни разу не видел я ханта в сапогах или, скажем, в берцах – обувь шили сами: на мягкой подошве, - это было обязательно; каблуков не признавали.
-Почему у вас так?
-Чтобы тундру не портить.
Тундра – святое. Она и убийца, и покровитель.
Новорождённого оставляют на ночь в непротопленном чуме и смотрят – выживет? или не выживет? Если умирает – не достоин тундры, она его не хочет, и он не нужен на белом свете.
Вообще впечатляло - какая бешеная заповедная мудрость этих древних обычаев. И в то же время дикость – без конца и без края.
Ханты жрали рыбу прямо из проруби – смотреть противно. От такой гастрономии в печени у них заводились черви, избавиться от которых было несколько способов, но ханты, как правило, предпочитали следующий – пить «чиколон», то есть одеколон. Некоторые лечились им «для профилактики».
Любопытные вещи; кому ни расскажешь - все удивляются, но, несмотря на это, жизнь моя на севере текла однообразно, день следовал за днём, и иногда мне казалось, что я нахожусь в добровольном заключении. В чём-то так и было. Экзотика приелась, полярное сияние не вызывало никаких эмоций, кроме – да, ничего, явление природы. К тому же я начал страдать бессонницей, хотя раньше не страдал, и ночами напролёт глотал детективы: тупые, занятные - уже не различалось. Причины понятны.
Письма от матери - да друг раз написал – примиряли с действительностью, хотя были ни о чём; я читал, улыбался. «Сынок», «Холерыч» (моя школьная кличка) – откуда эти строки?
-Валить отсюда надо, - сказал я Дэну.
Он мне ответил:
-Думаешь, там лучше?
И всё-таки первым уехал он.
Дурное известие привёз брат Айги, победитель гонок. Он был настроен весьма решительно. За ним стояли слова шамана. Их мать заболела. Духи разгневались. Айга должна возвратиться домой.
Нет, она не может – по крайней мере, сейчас, вот деньги на таблетки, насколько всё серьёзно?
-Поедем – увидишь.
Она не поехала, а брат, разозлившись, не стал рассказывать. Через две недели он приехал снова и мрачно объявил, что мать по-прежнему не встаёт с постели, но смерть уже в чуме – скончалась их младшая сестрёнка Кори. Тундра требует Айгу обратно, семья восстановится. Та кусала губы.
Провожать я не пошёл, но видел от двери - Айга уезжала с распущенными косами.
-Долго не протянет,- сказал Домовой.
-Почему?
-Мылась.
-?!
-Тундра не простит. Наши духи от неё отвернутся.
Так и случилось. Айга умерла в середине осени от той же лихорадки и на той же лежанке, что и сестра. У хантов нет кладбищ, и вообще эта тема – под строгим запретом, но Дэну хотелось во чтобы то ни стало побывать на могиле: «Я спать не смогу, если к ней не съезжу», но никто из хантов не горел желанием его туда везти и показывать дорогу - это шло вразрез с их исконными порядками и суевериями, не переломишь. Убедившись в этом, Дэн нашёл человека, который наплевал на все суеверия – он купил Домового! Тот сначала поломался для пущей важности, но в итоге согласился – вылазки в Тайгус обходились недёшево, а Дэн давал щедро. Сговорились с шофёром. Тот рассчитал, что свободен в пятницу. И машина свободна.
Как по-хантски - не знаю, но русский перевод названия той местности, куда они направились, - Последний Лес.
У хантов не принято хоронить покойников – они привязывают их на деревья, чтоб ни волк, ни песец, ни медведь не достали, а деревьев такой высоты немного, их величина и исключительная редкость – первый залог, что они тут неспроста, шаманы сюда ездят просить помощи у мёртвых.
Думаю, для Дэна это стало сюрпризом. Шофёр рассказывал, что он так и не смог подойти к деревьям, хотя порывался - неоднократно, это было заметно. В нём происходила внутренняя борьба, с которой он не справился, не мог переступить, а когда он обернулся, то увидел Домового – хант всё снимал на камеру в «мобильном». Это срезало махом. Как отчеркнуло.
Домовой, спохватившись, спрятал телефон, и вот тут, как мне кажется, у него на лице возникла совершенно такая же ухмылочка, которая однажды испачкала меня. Возможно, она всего лишь промелькнула, но этого хватило - последняя капля, переполнившая чашу, ведь у Дэна за спиной находилось дерево, в кроне которого – зловеще, как русалка – раскинулась Айга, и она смотрела на него оттуда.
Говорят, тогда он его и убил. Шофёр не выдал, потому что понял и потому что это был Север. Официально Домовой пропал без вести. Вскоре после следствия Дэн рассчитался и уехал от нас по неизвестному адресу, оставив мне «бумбокс» и коллекцию дисков.
Такая была жизнь.
1000inf.ru
