Несмотря на странное звучание этих слов, термин «креативный класс», похоже, появился именно в нашей стране. И уж во всяком случае, именно у нас получил широкое распространение.
Для либеральной публицистики этим словосочетанием описывается всё хорошее и позитивное, что появилось в нашей жизни за последнее время. Откуда он взялся, этот креативный класс, из кого он состоит, что он делает и чем доказывает свою «креативность», всё это остается за пределами обсуждения. Он просто есть, и всё тут. Именно этот креативный класс выходит на митинги и требует перемен. А те, кто не требует и не выходит, те - быдло, дикари, отсталые люди, лишенные, ясное дело, всякой креативности.
Те, кому такие рассуждения не нравятся, разом обиделись. И дружно заявили, что никакого креативного класса в природе не существует. А придуман он либеральными публицистами с единственной целью - закрепить гегемонию буржуазии, объединив её в одну категорию с офисными работниками, журналистами, писателями и молодыми учеными, которые на самом деле и есть настоящий современный пролетариат.
Последнее было бы очень убедительно, если бы существование креативного класса не подтверждалось поведением большой массы людей, совершенно осознанно принимающих эту идеологию и действующих в соответствии с ней. Конечно, рамки «креативного класса» трактуются расширительно. Но, как ни странно, этот упрек надо скорее отнести к критикам данной концепции, чем к её сторонникам. С чего мы взяли, будто они ученых, низовых офисных работников или учителей записывают в креативный класс? Да ничуть не бывало. Тут, вообще-то, многое зависит от поведения и стиля жизни, но сама по себе творческая специальность или умение зарабатывать деньги умственным трудом ничуть не дает вам пропуска в эту категорию граждан.Иначе пришлось бы признать, что креативный класс есть не некое новообразование, возникшее в России 2000-х годов, а общность людей, существовавшая почти всегда, по крайней мере, со времен, когда в древней Месопотамии научились выбивать информацию на глиняных табличках.
И хотя слово creative в русском языке давно уже переводится как «творческое», новый термин явно означает что-то другое. Язык не обманешь. Он вводит новые слова лишь при появлении новых жизненных явлений и понятий. В данном случае «креативность» скорее ближе к изобретательности, не имея ничего общего ни с изобретательством, ни с творчеством . Пелевин в одном из своих романов употребил понятие «информационного сомелье». Этот специалист не создает идей или теорий, не создает новых событий, он лишь подбирает и раскладывает их должным образом.
Итак, в России появилась некая новая социально-культурная группа, назвавшая себя креативным классом и претендующая на особую роль, в некотором смысле даже на гегемонию в обществе. Не надо думать, будто это только маскировка гегемонии буржуазии. Креативный класс дружит с бизнесом, но он мыслит себя стоящим выше бизнеса. И он готов буржуазию упрекать за недостаток изысканности, за отсутствие такта и неспособность подняться до вершин современной цивилизованной буржуазности. Креативному классу все должны, в том числе и буржуазия. Все слои и группы общества должны преклониться перед его креативностью, а буржуазия должна ещё и заплатить. Причем она в самом деле платит. И очень щедро.
Если уж мы заговорили о классе, то для того, чтобы определить его, надо понять место данной группы в общественном разделении труда. Как ни странно, этот старый марксистский принцип великолепно работает в данной ситуации. Каково же место, роль, функция нового «креативного класса» в системе общественного воспроизводства?
Ясно, что это не старая творческая интеллигенция, не интеллектуалы-специалисты, не лица свободных профессий, не эксперты-профессионалы, не ученые-исследователи. С ними креативный класс находится даже в некотором противостоянии, точнее - с основной массой старой интеллигенции. Особенность и специфика представителей креативного класса состоит как раз в том, что их «позитивная» или «трудовая» деятельность не содержит ничего полезного не только с точки зрения широко понимаемых интересов общества, но даже с точки зрения воспроизводства капиталистической системы за пределами специфического варианта позднего неолиберализма . Они пишут статьи, не содержащие не только оригинальных мыслей, но и новой информации, они создают произведения искусства, лишенные эстетического содержания, они получают гранты и стипендии на изучение предметов, не интересных и не нужных никому, включая их самих.
Никаким творческим пролетариатом они не являются, никакой эксплуатации ни в какой форме не подвергаются, никакого участия в создании новой стоимости не принимают. Их политэкономическая функция - потреблять, задавая более широким массам того же среднего класса и тиражируя потребительские модели, тренды, образцы, культурные нормы. Это не класс наемных работников, а масса наемных потребителей . По отношению к обществу они представляют собой явление того же порядка, что и финансовые и биржевые пузыри по отношению к экономике.
Главное «производство» креативного класса это его собственный образ жизни, его вкусы, пристрастия и развлечения. Но даже при капитализме невозможно содержать целый класс бездельников, вообще не работающих. Хотя это было бы рациональнее и дешевле с точки зрения всевозможных издержек сопровождающих «работу» представителей креативного класса (испорченные материалы, идущие на создание произведений «современного искусства», хорошая бумага, переводимая на издание глянцевых и псевдоинтеллектуальных журналов, электричество, пожираемое соответствующими интернет-проектами и т. д.), но открытое и декларируемое безделье создавало бы ситуацию публичного разрыва между «креативными» и всеми остальными группами среднего класса, тем самым подрывая способность данной группы выступать в качестве образца и, говоря её собственным языком, «трендсеттера» (по-русски: установителя тенденций). Потому нужно создавать и множить рабочие места, конкретная эффективность которых не очевидна даже для самих работодателей, но которые соответствуют реализации общих политэкономических задач неолиберализма.
Совершенно закономерно, что по отношению к сложившемуся социальному порядку эта группа принципиально консервативна. Причем она привязана не столько к капитализму как таковому, сколько именно к его сегодняшней форме. Поскольку её важнейшая функция состоит в эстетизации потребления и создании новых моделей потребительского поведения, достойных образованного среднего класса, эта группа не может не выступать с критикой примитивного и пошлого потребительства, характерного для массовой культуры прошлого. В этом смысле у креативного класса нет никаких проблем с «левым дискурсом» - в той мере, в какой этот «дискурс» (но не программа действий) совместим со специфическим образом жизни данной группы.
Нет никаких причин считать, будто «креативный класс» не может полеветь. Он очень даже может. Особенно, если формируется соответствующая мода с сопутствующим ей спросом, как, например, на майки с портретами Че Гевары (вчерашний день) или англоязычными антикапиталистическими слоганами (новый тренд).
Единственное, чего он не может, это полеветь всерьез. Потому что он вообще ничего не может всерьез.
Социальное бытие неминуемо находит продолжение в политике, спрос рождает предложение и вот уже целая плеяда блестящих молодых интеллектуалов с радостью пробует свои силы в качестве «левого крыла креативного класса». И это безусловно получается очень мило, весело и... конечно же, креативно.
То, что с точки зрения краткосрочных задач капитала выглядит работой по эффективному ориентированию общества на новые ценности и нормы поведения, в долгосрочной перспективе грозит оказаться серьезной дезориентацией. Даже для самого капитализма постоянное накачивание спроса через столь же постоянное и бесконечное усложнение потребительских норм, практик и запросов оборачивается постоянным ростом издержек. Само существование креативного класса является такой социальной издержкой, а его деятельность, в конечном счете, формируя новые потребительские практики одновременно порождает рост издержек - уже экономических.
Проблема разрешится только вместе с исчезновением самого креативного класса в пучине экономического кризиса, когда для буржуазии станет слишком накладно содержать целые социальные группы, которые паразитируют даже не на труде, а непосредственно на капитале.
Что случится с симпатичными и безобидными представителями креативного класса? Они превратятся в маргиналов? В люмпенов (каковыми они и так, по сути, являются)? Или они найдут себе новое применение в соответствии с изменившейся логикой общественного воспроизводства? Отдадут ли они свои симпатии ультралевым или ультраправым?
Этого мы пока не знаем.
Единственное, что мы знаем наверняка, очень скоро вся эта история закончится.
