В русской истории всегда находятся поводы и причины испортить февраль 17-го октябрем 17-го, а август 91-го сентябрем-октябрем 93-го. Причем, если мы движемся только по памятным датам, то периоды надежды и порчи, бывает, вообще сливаются в единый мемориал. Отчего между их стенками в небытийность «проваливается» точка сборки российского государства. А между тем, в последний раз все самое главное случилось уже тогда, между 91-ым и 93-ым. Не в 96-ом, когда Ельцин начал явно пить-чудить. И не в 2000-ом, когда волна от взрыва московских домов отворила двери Кремля бледному загадочному полковнику. Нет, именно тогда, между 91-ым и 93-ым, можно было сделать Россию такой, что нам не потребовались бы сегодня Болотная площадь и «марш миллионов». А можно было собрать ее именно так, как собрали. С бессменным лидером во главе стаи белых журавлей, как неожиданной материализацией фантазии Евгения Шварца «Дракон».
Почему следует внимательней присмотреться к этим событиям «сразу после августа»? Да потому, что очередной виток перманентной русской революции тоже не за горами, и перед выдвигаемым на авансцену истории еще неизвестным нам пока демиургом снова встанут точно те же самые задачи, что и после августа 91-го. Как по-новому собрать страну? Какие провести реформы, чтобы отменить предыдущие? Как включить межнациональную, межсословную, межклассовую солидарность, истончившуюся в годы первоначального накопления капитала?
Очевидно, что тогда, в начальных девяностых (Игорь Клямкин отводит на «точку сборки» где-то полгода) все это было сделано неправильно. Отчасти, конечно, оттого, что не было понимания, что, собственно, произошло. А отчасти от неготовности следовать собственным декларациям. Накануне новая российская бюрократия, повинуясь коллективному и по большей части бессознательному инстинкту только что народившегося хищника, - население его ошибочно приняло за невесть кем надутую нам сюда «демократичность», - уже вступила в клинч с бюрократией союзной. Внешне - за принципы. Внутренне - сообразуясь с корпоративным мироощущением, в надеждах на «справедливый» раздел имущества.
Республики планомерно ослабляли Союзный центр. А Декларация о государственном суверенитете РСФСР, провозгласившая «верховенство Конституции и законов РСФСР» над союзными, «исключительное право народа на владение, пользование и распоряжение национальным богатством России», «право свободного выхода из СССР» и отдельное «гражданство РСФСР», развела этих хищников по окопам. Никто тогда еще не думал про грядущий распад ядерной супердержавы, и во что это выльется на континенте, но российский Парламент, в который входили, в том числе, и патриоты СССР - коммунисты, объявил «войну бюджетов».
Под аплодисменты народных избранников Россия решила платить только 20 % своего взноса союзному бюджету (прежде взнос России составлял половину доходной части бюджета СССР). И хотя позже от многих таких провокативных идей партия «россияне» из осторожности отказалась, тут неожиданный подарок ей преподнесли путчисты ГКЧП. Три дня хаотически перемещавшиеся по Москве танки необратимо сдвинули ситуацию в пользу Революции, к которой демократическая среда, не успевшая полноценно структурироваться, по сути, еще не подготовилась.
Месяцы после победы были очень странными. Они были тихими, молчаливыми. Куда-то делся народный трибун Борис Ельцин. Никто ничего не объяснял. Затихли жаркие споры о будущем в клубах. По полупустому Белому дому гулял ветер. Если более-менее компетентные финансовые специалисты целиком и полностью погрузились в перехват полномочий у все еще функционирующих союзных министерств и ведомств, то, что делали в это время «демократические генералы» – абсолютно неясно. Вскоре, однако, практически всех их включили в новую российскую элиту, а реально «на поле» не осталось ни одной даже самой захудалой демократической организации, их подменяли собой говорливые СМИ.
На самом деле, судьбу Революции лучше всего проследить по траекториям ее основных акторов. МИД РСФСР возглавлял революционный и, возможно, самый прозападный в истории России министр иностранных дел Андрей Козырев, неслучайный в МИДе человек – до этого он возглавлял Управление международных организаций МИД СССР, – который, однако, лишь последовательно терял свои политические позиции.
В 1992 году – когда вступил в конфликт с руководством МВД и КГБ, подозревая последних в подготовке нового переворота. В 1993-ом – когда разошелся с демрадикалами, поддержав Шеварднадзе против Гамсахурдия. В 1994 году – когда обозначил свое противостояние с националистами. Окончательно сойдя с политической арены в 1996 году, он так и не сумел создать в МИДе сильную прозападную партию своих сторонников.
КГБ реформировал лощеный, будто американский сенатор, красавец Вадим Бакатин, который начал с того, что предпринял потрясающий с позиций демократической революции ход. С санкции руководства страны — по решению Горбачева — как бы в знак «доброй воли», он сдал американцам чертежи подслушивающих устройств в посольстве США в Москве. С этого момента, заручившись поддержкой самого сильного союзника на планете, у «революционеров» появлялись все возможности провести люстрацию и начать последовательный демонтаж коммунистической тайной полиции. Но ни воли к подобным действиям, ни ясности в голове, похоже, у бывшего секретаря обкома все же не оказалось. Как писал однажды встретившийся с ним диссидент Владимир Буковский, «манера речи у него была довольно забавная — этакое бормотание, без всякой пунктуации, начала или конца». Бакатин потерял свой пост уже в январе 1992 года.
И, наконец, за экономический блок реформ взялся бывший редактор экономического раздела журнала «Коммунист» Егор Гайдар. Убедившись, что страна находится на грани продовольственной катастрофы, а у обременённого долгами бюджета не осталось ресурсов закупать в достаточном количестве продовольствие за рубежом, он рассудил выпустить из бутылки джина торговой спекуляции. Гайдар не без оснований рассчитывал, что возникший при этом спекулятивный торговый капитал, согласно заветам Маркса, запустит потом и частно-капиталистические производственные отношения по всему экономическому фронту.
И действительно, при Гайдаре полки магазинов заполнились поразительно быстро. Измученную дефицитом колбасы страну завалили неведомыми доселе сникерсами и соусами Анкл Бенс, но производственные процессы так почему-то и не начались. Оказалось, что кроме рынка нужно было делать что-то еще, однако советская инфраструктура продолжала ветшать. И десятилетие спустя экономика России продолжала работать только таким образом, что кто-то качал и продавал нефтегаз, а кто-то, кто имел (часто коррупционный) доступ к финансам, на нефтедоллары закупал за рубежом - с тем, чтобы спекулировать закупленным внутри страны. Схема работала безотказно, одних делая страшно богатыми, а других – обрекая на нищету. Что же касается перевода государственной экономики в частную посредством «ваучера Чубайса», так тот вообще провалился, поскольку в нем отсутствовали ясные правила и прозрачность перевода. Вскоре вместо народного акционирования получился олигархат, а вышеотмеченное отсутствие ясности правил и прозрачности стало доминирующей чертой всего посткоммунистического строя, распространившись во всех сопряженных его аспектах. Политики, права, экономики, общественных отношений. Сам Гайдар имел амбиции стать премьер-министром, но под давлением ушел со всех постов 2 декабря 1992 года.
Нам еще следует вспомнить «Московский процесс», который иначе еще назывался «КПСС против Ельцина». Он проходил в Конституционном суде РФ в июле — октябре 1992-го. На задворках общественного внимания, однако, он стал и большой политической неудачей. Ведь вместо того, чтобы воспользоваться этим процессом, чтобы вскрыть преступный характер демонтируемого режима, добавить легитимности демократическим реформам, двинуть Революцию вглубь, перетрусившая номенклатура победителей, сама тесно связанная с КПСС, утопила его в крючкотворном анализе статей «текучего» законодательства.
Никто не понимал, что происходит, кто с кем спорил и за что. Когда 4 октября 1993 года в Москве снова появились танки и на этот раз стали стрелять, большинство москвичей даже не отвлеклись от своих повседневных забот. У них не оставалось уважения к свершившемуся в августе 91-го, они не знали, от чего уходили, и, тем более, не знали, к чему приближались. Самое печальное, что все это может снова повториться.
