Илья Кувакин
Радикализация противостояния и политическая неопределенность вселяют тревогу. Большинство хотело бы, чтобы власть и оппозиция, уменьшив свои притязания, пришли к соглашению. Однако такое желание не учитывает, что борьба идет не за победу по важным вопросам в рамках одних и тех же политических практик, а за установление принципиально новых правил, носящих универсальный характер. Требования протестующих, кстати, разделяемые этим же большинством, таковы, что их частичное признание равносильно их отвержению.
О какого рода уступках может идти речь при предъявлении требований проведения честных выборов? Об отказе партии власти от «каруселей» при сохранении возможности создавать «дополнительные списки», а также обязательстве фальсифицировать не более пяти или десяти процентов результатов голосования?
В чем должен состоять компромисс в требовании о прекращении пыток в полиции? В соглашении о диаметре бутылочных горлышек, которые допустимо засовывать в анус (использование бутылок от шампанского при пытках это, конечно, варварство, а бутылки из-под пива вполне подходят)?
Способность договариваться и идти на уступки справедливо считается политической добродетелью. Важной, но не универсальной. Она перестает быть благом, когда ставит под сомнение принципы, которые делают возможным какие бы то ни было соглашения.
Нынешняя власть и оппозиция договариваются, более или менее успешно, внутри своего круга, но демонстрируют непримиримость в отношениях друг с другом. Причина не в наборе личных качеств конкретных людей. Она в том, что разногласия касаются не просто идей и притязаний, которые хотя имеют смысл и значимость, целесообразность и признание, но которыми можно отчасти поступиться ради общего интереса и собственной безопасности. Столкнулись разные способы политического существования, признание которых происходит на более глубоком, предельном уровне убежденности и имеет вид: «этого не может не быть» или «если этого не будет, то стране грозит упадок и исчезновение».
Когда власть призывают к переговорам, то, по-видимому, имеют в виду, прежде всего, тех, кто является ее «слабым звеном», лучше других понимает слабости и пороки существующей системы, признает справедливость и целесообразность реформ, предлагаемых оппозицией. Такие люди существуют на всех уровнях власти. Действительно ли понятие «договариваться» является одним из главных в их личном политическом словаре?
Недавно в интернете появилась запись разговора депутата-коммуниста и высокопоставленного местного саратовского чиновника, на котором обсуждались фальсификации на выборах. Среди прочего чиновник признавался: «Я, может быть, сам ненавижу этот режим, который сейчас идет, но я иду в колее и стараюсь с колеи не свернуть. … Все революции начинались в Москве и Питере. Пусть они начнут, а мы их поддержим». Несмотря на небольшую фронду чиновник готов отстаивать режим, даже идя на преступления, ради корпоративной морали, по его уверениям, из-за безопасности людей, которых он втянул в фальсификации. Переговоры в его понимании свелись к подкупу в обмен на отзыв из суда иска о нарушениях на выборах. Чиновник рассуждает в рамках дихотомии сохранение/революция, не предусматривающей ни диалога, ни постепенного перехода, и при этом прекрасно уживается с «когнитивным диссонансом» в своей голове. Его корпоративная забота о людях даже вызывает некоторые симпатии – не вполне сволочь.
Много ли во власти такой «очень внутренней оппозиции»? Возможно, что мало даже их. Проводимая последние двенадцать лет кадровая политика основывалась на других принципах, чем те, которые необходимы для демократических обществ.
В марте этого года специалисты Высшей школы экономики провели исследование мировоззрения депутатов Госдумы. Оно показало, что подавляющее большинство парламентариев придерживаются махрового консерватизма и реакционности. Задачи власти оцениваются ими не иначе как «мессианство» и «благодетельствование», а народ как «инертный», «легковерный», «невежественный» и «нуждающийся в помощи», как стадо, которое элита должна «пасти». Любопытно наблюдение исследователей: «Депутаты предъявляют обществу претензии, обвиняя его в авторитарности ("царя из головы до конца не выбили"), однако их собственный идеал предполагает "сильную руку", "беспрецедентную власть", "сильную державу"». Власть воспринимается как «избранность» и «сакральность», носящая мистический характер.
Сакральность становится идеей фикс среди российской политической «элиты». В недавнем интервью губернатор Тульской области Владимир Груздев заявил буквально следующее: «Власть все равно должна быть сакральной, особенно высшая власть. Неуважение к высшей власти и к ее символам приводит к разрушению государства».
Внутренняя и внешняя российская политика, которую мы наблюдаем последние два-три месяца, не является всего лишь ответной реакцией на протесты, она соответствует естественной картине мира, которая была в голове у чиновников и политиков до декабря 2011 года. И эта картина не предусматривает никаких переговоров и уступок даже ради личных гарантий и накопленных капиталов. Эти убеждения нельзя опровергнуть в споре рациональными аргументами и примерами. Невозможность существовать по существующим правилам можно только пережить изнутри.
Если бы переговоры все же состоялись, то оппозиция, конечно, должна была бы отказаться от лозунгов вроде отставки Путина или Чурова, поскольку они носят персональный, а не всеобщий характер, согласиться на гарантии для некоторых политиков. Однако она была бы обязана настаивать на полном, безусловном принятии конституционных принципов политического равноправия, равенства перед законом, местного самоуправления и независимой судебной системы. Означает ли это, что, при противоположности позиций, отношение власти и оппозиции к политическому договору является симметричным? Конечно же, нет.
Политический договор лишь в небольшой степени есть итог соглашения между представителями различных сил где-нибудь за одним столом. В своей основе и по большей части он является результатом признания законов, устанавливающих равные политические права и политические свободы. Отношение оппозиции к политическому договору может быть выражено следующим образом: да, сейчас переговоры с властью практически невозможны, но политическое равенство и открытость, за которое мы выступаем, делают их возможными и необходимыми. Напротив, охранительная политика власти делает договор невозможным ни в настоящем, ни в будущем.
Эту разницу иллюстрирует случай Pussy Riot. Власть, демонстрируя мстительность и жестокость, старается использовать любые процессуальные процедуры, чтобы наказание было как можно более тяжелым. Является ли позиция оппозиционеров такой же непримиримой? Совсем нет. Подавляющее большинство согласилось бы, если бы суд определил в действиях девушек мелкое хулиганство, назначив им небольшой штраф или работы.
Законы о выборах губернаторов и регистрации партий часто трактуют как великодушную уступку со стороны власти. На деле барьеры на выборах глав регионов не способна преодолеть даже КПРФ, а «сверхлиберальный» порядок регистрации партий может ввергнуть партийное строительство в хаос, еще больше возвышая «Единую Россию». Власть заняла позицию, которую она считает естественной, единственно мыслимой, само собой разумеющейся, но, находясь на которой, невозможно порождать ничего другого, кроме корпоративной закрытости, неуязвимости и привилегированности.
Неудивительно, что в последнее время появляются разговоры о желании отменить принцип «закон обратной силы не имеет» и о намерении внести в Госдуму антиконституционный закон, запрещающий принимать на госслужбу тех, кто не служил в армии. Их принятие еще больше сузит гражданское пространство, оставляющее возможность для договоренностей.
Отступлений и шагов навстречу не будет. Почти всякий ответ власти на возникающие проблемы будет увеличением монополии и репрессивности.
Те, кто призывают к переговорам, полагают, что соперничают два игрока в шахматы. На самом деле в нашей ситуации друг другу противостоят шахматист и, скажем, игрок в городки. В то время как шахматист настаивает на том, что фигуры нужно передвигать по определенным правилам, игрок в городки считает, что их нужно просто сбивать.
Бескомпромиссность свидетельствует о том, что политическая система больна. Существуют разные способы лечения. Большевики использовали грубые, сильнодействующие методы, загоняющие извечные российские болезни внутрь, отчего они сами пострадали, погибнув в репрессиях. А есть гомеопатия – воздействие на организм минимальными количествами вещества. В декабре 2011 года на улицы городов вышли десятки тысяч людей – всего тысячная доля населения России, однако круги от этих событий расходятся до сих пор, сотрясая режим. Показателем правильности назначенного гомеопатического средства является временное обострение, часто сопровождающееся высыпаниями на коже (болезнь исходит сверху вниз и изнутри наружу). Политическая реакция – симптом того, что лечение было начато верно и должно быть продолжено.
