Я поддерживаю режим Путина. Я, конечно, ненавижу этот режим, считаю его воровским, антинародным, авторитарным (добавьте еще ругательств). Но я его поддерживаю.
Причем я поддерживаю режим Путина деятельно. В этом году, например, я (с группой товарищей) передал Путинскому режиму $7 млн (семь миллионов долларов) на залатывание дыр в системе здравоохранения. В прошлом году мы передали путинскому режиму на залатывание дыр в системе здравоохранения $10 млн (десять миллионов долларов). Всего за время существования нашего Российского фонда помощи мы собрали и передали режиму на залатывание дыр в системе здравоохранения $71,4 млн (семьдесят один миллион четыреста тысяч долларов).
На эти деньги дети с тяжелыми пороками сердца, которых нельзя прооперировать в России, были прооперированы в Германии. На эти деньги в Новосибирском НИИТО оперировали детей с тяжелыми сколиозами, и мы еще закупали импортные высокотехнологичные железяки, чтобы вставлять горбатым детям в позвоночник. В Томском кардиологическом центре мы оснастили операционную, что позволило оперировать не сто детей в год, как прежде, а больше пятисот. И мы оплачивали эти лишние операции, когда заканчивались государственные квоты, и покупали окклюдеры, ну, такие заплатки на сердце, когда их не покупало государство. А в ярославской Соловьевской больнице мы оплачивали операции детям с синдромом Мёбиуса — это когда атрофированы лицевые нервы, и надо проложить нервы заново, как электрик прокладывает проводку. И челюстно-лицевые операции мы оплачивали, потому что многие из этих операций государство считает косметическими, то есть необязательными. А еще мы покупали антибиотики и противогрибковые препараты в Горбачевскую раковую клинику в Питере. И перевязочные материалы для детей с буллезным эпидермолизом (дети без кожи) покупали. И бифосфонаты покупали для детей с несовершенным остеогенезом, так называемых хрустальных детей, у которых хрупкие кости. И оплачивали госпитализацию этих детей в дорогую частную клинику, поскольку в государственных клиниках эти самые бифосфонаты применять не умеют.
Сколько у нас этих детей было, я даже не знаю точно. Ну, примерно тысяча детей в год. И примерно десять тысяч детей за все время нашей работы. Вдвое больше, чем, по самым оптимистичным оценкам оппозиции, вышло на демонстрацию в Астрахани.
Что я делаю? В сущности, я мытарь. Я собираю с людей дополнительный добровольный налог на нужды здравоохранения. Я рассказываю людям истории о больных детях и обещаю людям, что собранные деньги будут потрачены именно на больных детей. И люди дают мне деньги, чтобы я передал в больницы.
И я же еще должен ни в коем случае не поссориться с государством, потому что государство может денег у меня не принять. Государство может не допустить меня с собранными мною деньгами благотворителей в свою систему здравоохранения. У меня несколько раз было, когда я униженно просил какого-нибудь чиновника позволить мне оплатить лечение ребенка, которого само государство не лечило. А чиновник отказывал. Мне было очень тошно, мне хотелось двинуть этого чиновника по его свинячьей морде, но я униженно просил.
Я всерьез думаю, что если бы завтра в России прекратили работать благотворительные фонды (наш, «Подари жизнь», «Линия жизни», «Даунсайдап», «Созидание» и еще десяток), в государственной системе здравоохранения открылись бы зияющие дыры. Тысячи детей с пороками сердца умерли бы, тысячи детей, больных раком, умерли бы, дети, больные сколиозом, проткнули бы себе легкие собственными ребрами, дети с несовершенным остеогенезом изломались бы до состояния фарша. Я всерьез думаю, что это был бы ужас похлеще похождений царя Ирода, похлеще избиения младенцев.
Но никто бы этого не заметил.
Если демонстративно голодающего в Астрахани Шеина не замечали почти месяц, то этих безгласных и безвестных, тихо умирающих по домам и по больницам, не заметили бы никогда. И они бы не вышли на площади кричать о себе. Большинство из них не знают, как это — выйти на площадь. Большинство не знают, что могут быть вылечены. Даже большинство врачей не знают, что могут вылечить своих пациентов.
Но представим себе чудо! Представим себе, что тысячи пациентов, которых государство лечит из рук вон плохо, выйдут протестовать. И представим себе второе чудо! Что российская система здравоохранения подвергнется вдруг самой разумной реформе, что бюджеты здравоохранения удесятерятся, коррупция в медицине будет побеждена, а министерство возглавит лучший на свете министр…
Сколько, по-вашему, лет нужно России, чтобы реформировать здравоохранение, даже если, против обыкновения нашего, реформа эта окажется сказочно эффективной и быстрой? Пять лет? Два года?
А что делать с теми детьми, которые за эти два года помрут?
Не-е-ет! Мне нужно, чтобы не через два года, а сейчас мальчик Никита получил дорогие антибиотики. Чтобы не через пять лет, а сейчас девочке Полине заштопали митральный клапан. Чтобы не через десять лет, а сейчас девочка Оля пошла в школу.
Вот потому я и работаю мытарем. Клянчу у вас деньги на залатывание дыр в государственной системе здравоохранения. А потом униженно прошу государство, чтобы оно у меня эти деньги взяло.
