Если России и нужна революция, то не политическая, а антропологическая, ментальная, ценностная.
Можно заменить Путина любым выдвиженцем среднего класса, однако ценностная конъюнктура неизбежно будет воспроизводить путинский политический тип. Она либо соблазнит нового лидера, либо вернет старого.
Победить должен не протестный политик, а ценности тех, кто этой зимой выходил на улицы. Точнее, их интерпретация таких понятий, как «свобода», «ответственность», «насилие», «принуждение».
Сила «нулевых» недооценивается, они воспринимаются как морок, исчезающий, как только кто-то громко объявляет короля голым. Это заблуждение. Общество «нулевых» реально, и когда Путин и его команда сообщают, что проснувшийся средний класс – творение их рук, они лукавят лишь отчасти.
Лукавят, потому что протестующий средний класс – побочный эффект, а не прямой государственной политики. Государство не вытесняло образованных молодых людей в частный сектор. Оно звало их к себе. Звало становиться чиновниками, госслужащими, сотрудниками госкорпораций, фирм и банков с государственным участием.
Кто-то не пошел – в силу характера, других предпочтений, превратностей судьбы или того, что в просторечии называется «раздолбайством». Но многие – пошли.
Другими словами, путинский средний класс существует. Просто на улицы выходит не он. Путинский средний класс - бюрократический или квазибюрократический, у него нет потребности куда-либо выходить и протестующих он, по большому счету, не понимает.
Например, он не понимает необходимости расширения границ свободы – от личной свободы и свободы потребления до политических свобод.
Важно уточнить: свобода для представителя бюрократического среднего класса ценностью все-таки является. Если лишить его заграничного паспорта, он возмутится. Если ограничить ему доступ в Интернет, он возмутится. Ценностью для него не является экспансия свободы на те области, которые, как ему кажется, никак не затрагивают сферу частной жизни.
Политика – это поле, на котором тебя все равно облапошат. Ты ни на что не влияешь. Это грязное дело, которым занимаются мерзавцы. Там все предрешено. То, что нам показывают, есть лишь вершина айсберга.
У власти «нулевых» был свой проект для зарождающейся новой буржуазии, и смысл его заключался как раз в ограничении пассионарности и экспансивности класса. Человек потреблял, поле интересов, которые можно было удовлетворить, расширялось, и одновременно политика ритуализировалась, причем во всех измерениях – от ритуальной поддержки Путина до ритуальной критики Путина. Политика переставала быть сферой действия, приложения сил.
Средний класс в худшем случае должен был принять политическую конъюнктуру как неотъемлемое зло. В лучшем – видеть в ней гаранта собственной свободы потребления. По большому счету, именно так оно и случилось, и тем, кто ждет выхода миллионов на московские улицы, важно иметь это в виду.
Существуют ценностные различия между бюрократическим и креативным классом (политическая свобода как необязательный бонус или необходимость), но и сам креативный класс внутренне неоднороден. И речь здесь идет не о видении страны, не о левизне, либерализме или национализме.
Речь о том, что для многих представителей протестующей буржуазии экспансивная свобода, конечно, является ценностью, но при этом политическая борьба (участие в митингах, пикетах, других акциях) – что-то вроде event’а в календаре потребления. Расширение свободы можно отложить на «после Таиланда». В 14-00 у меня митинг, а вечером концерт, например, группы «Ленинград».
Это не артикулируется, и все же действующая власть остается понятным злом, с которым «в случае чего» можно и смириться. Дальше терпеть не хочется, но, если что, можно еще немного.
Есть два типа протестующих буржуа. И два типа отношения к расширению свободы. Для одних это ценность, отсутствие которой обессмысливает потребление. Для других это ценность, вписанная в круг потребления.
Основной нерв противостояния власти и новой буржуазии – борьба за протестующий средний класс второго типа.
Индикатор успеха той или иной стороны конфликта – готовность (или, напротив, неготовность) буржуа-потребителей участвовать в запрещенных, несогласованных акциях с риском не просто для привычного стиля потребления, но и для личной свободы.
Три описанных типа буржуа – один бюрократический и два креативных – это не три ступени нравственной, аксиологической эволюции. Это три возможных, самостоятельных, устойчивых типа отношения к реальности и свободе. Три разных уровня чувствительности к ограничению свободы.
Есть ведь и четвертый уровень. И пятый. И шестой. Это уровни принуждения и реакции и принуждение. Митинги в поддержку Путина, точнее, практики мобилизации их участников заставляют об этом говорить.
Для каждого существует индивидуальная граница допустимого принуждения.
Ее легко нащупать. Начальник принуждает вас к сексу – и вы отказываетесь, не оценивая перспектив. Начальник принуждает вас идти на митинг в поддержку Путина – и вы соглашаетесь, оценивая перспективы. Это и есть граница вашей свободы. Когда, где и в каком случае вы начинаете оценивать перспективы.
Шестой уровень чувствительности к ограничению свободы – абсолютная покорность.
Пятый уровень – ты относишься к принуждению как к нежелательной, но рутинной практике, как к чему-то вроде внеурочной работы. Тебе, в конце концов, не сложно. Ты, в конце концов, получишь отгул. Например. Ты не ощущаешь насилия.
Четвертый уровень - самый интересный. Ты относишься к принуждению как к насилию, ограничению свободы. Ты говоришь своим знакомым, что «вынужден» это делать. Вынужден, потому что согласие на насилие сохраняет статус-кво и привычный (пусть и не всегда достаточно высокий) уровень потребления.
Этот уровень – во многом зеркальный по отношению к буржуа-потребителю, для которого требование расширения свободы важно, но он готов смириться, если оно не будет удовлетворено немедленно.
Ты желаешь сохранить уровень потребления. В первом случае ты соглашаешься на дополнительное ограничение базовой свободы («не делать того, чего не хочешь»). Во втором случае ты в какой-то момент отказываешься наращивать базовую свободу.
Фундаментальные изменения, в том числе и политические, станут возможными тогда, когда говорить об уровнях чувствительности к свободе и принуждению станет неактуально.
Есть один элемент, склеивающий все шесть уровней вместе. Точнее, заставляющий выделять эти уровни.
Этот элемент – гиперфункциональность государства.
И самый серьезный разговор, который стоило бы вести сегодня, - это именно разговор о сохранении или сокращении его, государства, функций. А вовсе не Путин. Путин – не более чем синдром.
