Последние
новости
Интервью

Против упрощения. Совершенно нетипичные отношения

Разговор с Натальей Мизоновой
23 мин
14 сентября, 2017
Николай Голубев
Фото: Варвара Гертье

…Я тогда ещё был студентом и возвращался из столицы после майских праздников. На Ярославском вокзале помог двум девчонкам загрузить тяжеленные сумки в вагон. В 5 утра, когда поезд прибыл в Иваново, моих случайных попутчиц на перроне встречали два профессора – супруги Мизоновы. Задним умом я понял, что барышни – студентки текстильного института и, вероятно, возвращались с какого-нибудь столичного конкурса-показа, везли с собой коллекции. По-моему, это нетипичный эпизод. Много ли профессоров готовы ради своих студентов встать к пяти утра?

IMG_7239.jpg
Летом Наталья Григорьевна Мизонова, заведующая кафедрой искусства костюма и текстиля ИвГПУ, почётный гражданин города Иваново, отметила юбилей. В интервью, которое вы прочитаете ниже, будут вопросы и про моду, и про отношения со студентами, и про то, как складывалась жизнь. Вообще, предполагалось, что это будут три обособленных блока вопросов, но они перемешались по ходу, всё это неразрывно в жизни моей героини.
Наталья Григорьевна – прекрасный рассказчик. Подкупает её простота и природный артистизм, при этом нет банальности и мимикрии под обстановку/слушателя. Узнаваемые разговорные интонации Наталье Григорьевне удалось перенести и в свои книги. Вы, наверное, слышали, что два года назад вышел сборник «Розовая шуба», а этим летом последовало дополненное переиздание под названием «Ковёр-самолёт». (Некоторые рассказы публиковались на страницах нашего журнала.) Книжки эти действительно пользуются популярностью, и покупают их не только знакомые. Автор вполне могла бы сделать себе литературную биографию.
Расшифровывая интервью, я старался сохранить фирменные мизоновские интонации – уж очень они к себе располагают. Не уверен, что у меня получилось, зато я понял, что книжки Натальи Григорьевны (при всей их кажущейся простоте) сделаны очень искусно. Это не формальный перевод устной речи в письменную – здесь ещё и большое литературное мастерство.


«Если даже врёт – не мешайте»

…Встретились мы с Натальей Григорьевной в Плёсе, во дворе, где прошло её детство. Дом за прошедшие десятилетия, конечно, изменился-перестроился. Спрашиваю про окружающую обстановку:

- А соседи прежние остались?
- Всё переменилось. У нас тут [Наталья Григорьевна показывает рукой в сторону] жил Вадька Сокольский – такой замечательный. Помню, всей нашей гурьбой (приезжающих и плёсских) идём мимо его сада, а у него вишня созрела. И мы начинаем из-за забора тащить ягоды. И вдруг слышим такой спокойнейший голос: «Ребятишки, вы мне-то хоть маленько оставьте. Это ведь моя вишня» – и не более того. У него кролики были – он давал потрогать, погладить, за ушко подержать.
Вот здесь [Н.Г. показывает в другую сторону] жила с дядей Митей тётя Шура, которая работала в мануфактурном магазине. К ней зайдёшь, а там пахнет одеколоном, мылом – чем-то приличным, не плёсским. Напротив был продуктовый магазин, где справа от продавщицы висел тамбовский окорок, а слева – воронежский. И продавщица всё время отгоняла мух. Никто эти окорока не покупал, и не отрезали от них никогда – денег не было у людей. Тогда народ был какой-то очень терпеливый: нет денег – значит, без окорока, значит, без сыра и колбасы. В том же магазине, например, стояли две вазы (я об этом в одном из рассказов пишу), на них слой пыли был толще хрусталя. Никто про них не спрашивал даже никогда – видели ценник в 250 рублей. Кто это может купить? Потому мы все обалдели, когда однажды Мишкина мама (они приезжали на лето) сказала на весь магазин: «Ты посмотри, Миша, какая эта ваза красивая по форме». Мама у Мишки была богатая и красивая – такая опереточная, Сильва. Она каждый год в Москве выходила замуж: всё выше и выше.
Я, когда эту сцену в магазине увидела, подошла и говорю: «Мишка, как вам не стыдно, ну-ка пошли отсюда». Его мать на меня даже внимания не обратила, у неё спектакль был ещё не окончен.

- Вы были авторитетом для ребят, раз могли так подойти?
- Нет-нет. Но просто я очень этого Мишку любила, безумно. Он был на четыре года старше и рассказывал нам всякие небывальщины. Рассказчик он был обалденный и очень похож на Муслима Магомаева – такой вот чёрный с кудрями. Рассказывает – а ты слушаешь. Периодически кто-то из наших мальчишек (или из костромских, или из плёсских) говорил: «Наташка, что ты его как слушаешь? Он же врёт». Я отвечала: «Если даже врёт – не мешайте».
Девчонок в Плёсе почти не было, мне так вот пришлось с мальчишками дружить. Вот в этом сарае (сейчас там баня, а был сарай) мы в дождик играли в карты, в козла. Очень хорошо жили. И мальчишки хорошие были. На танцы потом стали ходить, когда повзрослели.

- Где танцы были в Плёсе?
- На территории дома отдыха [он через дорогу от двора Мизоновых]. Он назывался «Текстильщик» и тогда процветал. Стоило всё это безумно дёшево: ивановские и кинешемские ткачихи жили на полном обеспечении. Правда, номера, я думаю, были не очень удобными – на десять человек, как в пионерлагере. Но тогда ни у кого претензий на этот счёт не было, потому что кормили в столовой пять раз в день и вкусно. Даже несмотря на то, что всегда воровали. От двери столовой шла тропинка, а по бокам – два таких желобочка вытерты сумками, в которых выносили продукты.

- А бабушка у вас уже не работала, когда вы здесь с ней жили?
- Она старенькая была. Да она, по-моему, никогда и не работала. Она воспитала четверых детей. А после войны воспитывала уже нас. Мама моя вместе с сестрой уехала по партийной разнарядке восстанавливать Ленинград. Ещё одна тётка командовала районо в Приволжске. А бабушка тут одна была. И ничего дочери ей даже прислать не могли кроме детей. И она управлялась. У неё жили я, две девочки Лизиных, трое мальчишек-погодок. У меня фотография есть очень хорошая: вот все мы, куча детей, сидим с бабушкой. Потом старших постепенно начали забирать. А я вот осталась. Во-первых, меня бабушка любила, она со мной хотела быть. Ну и маленькая я, наверное, – беспроблемная по сравнению с мальчишками.


«Чем я им всем не таковская?»

- До какого времени вы здесь жили?
- До школы. Сначала совсем немного поучилась в Приволжске, а потом отца перевели работать в Иваново.

- И где учились?
- Сначала на Сортировке: там шпана одна – делай что хошь. Если тебя шпана полюбила – а меня полюбила – всё: ты защищен. А потом я перешла в 36-ю школу, где сейчас музей. Но там мне нравственная обстановка не понравилась в девятом классе, и я пошла в 21-ю школу. Там всё уже иное: шпаны нет, одни вот эти Мизоновы ходят.

- Вы с будущим мужем в школе познакомились?
- Да, это трогательно. Мы с ним вели огонек. И с тех пор – до сегодняшнего дня. Ты слышал, когда мы выходили во двор: «Шляпу надень». Это даже мне иногда не нравится, потому что во все дела лезет – но помогает. Это человек такой. Он вообще очень способный: когда в Бауманском учился, там учредили стипендию имени Королёва и первую премию дали не кому-нибудь, а ему. Но у него нет карьерного стремления – мне даже из его института звонили, говорили: повлияйте.
[Здесь надо пояснить: Вадим Евгеньевич Мизонов – доктор технических наук, профессор ИГЭУ, до недавнего времени заведовал кафедрой прикладной математики. Когда мы записывали это интервью, В.Е. периодически подходил к нам – вы ещё услышите его голос.]

- А в вас есть это карьерное стремление?
- У меня больше, чем у него. Но у меня столько, сколько нужно для моей кафедры. Я люблю, чтобы мою кафедру уважали. И я добилась, что её все знают, все уважают.
…Нас в школе, наверное, плохо ориентировали: вот будешь на пятёрки учиться – все скажут, какая хорошая девочка. А на самом деле никто так не скажет! Все скажут: вот стерва, хоть бы куда-нибудь делась. Не любят успешных. Я это очень поздно поняла. Я всегда стремилась к успеху, именно чтобы всем понравиться – а это очень глупо. Сиди тихо – и получишь даже больше. Но я не принимаю этой дилеммы: я не на себя ведь работаю, а на кафедру – тогда на фига это тихо, зачем тихо?

- После школы вы куда решили поступать?
- Я собиралась на журфак МГУ. Мой дядя был замдекана, но он не горел желанием меня принимать. И выпускное сочинение я написала на четвёрку. Учительница меня не любила: я больше неё знала. Она начнёт Евтушенко или Окуджаву ругать, а я говорю: «За что вы их ругаете, давайте я прочитаю стихи».

- Кто вам такую любовь к литературе привил?
- Папа. Он окончил театральное училище в Ленинграде и пединститут в Новгороде (там они познакомились с мамой). Отец потом заведовал культотделом в обкоме профсоюзов, а мама так и работала учительницей. Я думаю, она была хорошим педагогом, потому что всё время приходили её бывшие ученики. Я не знаю, может быть, такой был вообще обычай в те времена, но они постоянно у неё сидели – разные выпуски.
…Окончив школу, я на журфак не могла ехать. Потому что эта стерва-учительница в аббревиатуре ГЭС (писала я, конечно, про поэму «Братская ГЭС») поставила точки после каждой буквы – и получилось сразу две ошибки. Директор её на этом поймал, но я не стала жаловаться. В общем, за Евтушенко я пострадала.

- Откуда такая страсть к Евтушенко, Наталья Григорьевна?
- Он мне очень нравится.

- Вы же понимаете, что не самый крутой поэт.
- Мне кажется, самый крутой.

- Заклюют ведь вас за такие пристрастия.
- Ну и пускай. Я докажу. Он очень искренний.

- Он-то? Жуликоватый, флюгер.
- Это есть. На него находит иногда, а потом он искренне пишет. «Идут белые снеги, как по нитке скользя» – это не может написать пройдоха. У Евтушенко множество формул, которые он вывел первым. Вот даже «Поэт в России – больше, чем поэт», которую все знают и считают, что это банальность. Но эту банальность надо было придумать. «А любил я Россию всею кровью, хребтом» – Евтушенко не врёт, это правда.
У нас в этом году была дипломная коллекция по стихотворению «Настя Карпова, наша деповская – / Говорила мне пацану: / «Чем я им всем не таковская? / Пристают они почему?» Я прочитала один раз на занятии, и студентка сразу его выбрала – сделала коллекцию ватников, прошитых золотом. Евтушенко я не навязывала, я им и Левитанского в тот день читала...

- А зачем вообще вы студентам стихи на занятиях читаете?
- Чтоб они понимали, что такое искусство. И чтобы знали, что существует поэзия. Они очень многого не знают, они не виноваты. Они, когда узнают, запоем читают – и Окуджаву, и Ахмадулину. Она ведь сложная, Ахмадулина, у меня две дипломные коллекции были, посвящённые Белле.

- Я перебил, простите, вы не рассказали про поступление в институт.
- Я пошла в итоге на швейный факультет у нас, и мне не понравилось. Один год отучилась и перевелась в Московский технологический – чтобы рисовать, а не кроить. Я вообще не очень в Москву даже и хотела. Это Мизонов сказал: «Приезжай, я тебе покажу институт» – и показал. А он стоит на Устьинском мосту, под ним Москва-река, напротив Кремль – такая красота. Вадим говорит: «И ты не хочешь сюда? Да сумасшедшая ты, что ли?» И я захотела – меня взяли. Там другая жизнь, другие учителя по рисунку и по всему на свете. Я окончила с отличием и вернулась в Иваново, устроилась в комбинат хорового общества – там шьют как раз на сцену.

- А нельзя поярче-то?
[Здесь мой диктофон дал осечку – часть разговора не записалась. Запомнилось, что Наталья Григорьевна по своему обыкновению восторженно рассказывала о ком-то из тогдашних своих коллег, на кого-то беззлобно сетовала. Готовя наряды для самодеятельности, молодая модельер Мизонова заинтересовалась ивановским народным костюмом. Оказалось, никто им до того всерьёз не занимался, его и найти было не так-то просто: «У нас раньше, чем во всех других регионах, фабричная жизнь началась, обиход сразу изменился. В тяжёлых льняных костюмах и лаптях не побегаешь между станков – перешли на хлопок, и наши уже ходили в ситцевых сарафанах. Когда я во всём разобралась – поняла: самый элегантный народный костюм был в Ивановской области. Самый нестеровский, самый стройный и целомудренный. Как ёлочка стройная». После хорового общества Наталья Григорьевна перешла на работу в дом народного творчества, заведовала отделом изобразительного и декоративно-прикладного искусства. Здесь уже моя диктофонная запись восстановилась, поэтому возвращаюсь к прямой речи.]
- В мою обязанность входило делать выставки самодеятельных художников и народных мастеров-умельцев. Это такой замечательный народ, они настолько все преданы своему делу, настолько нетребовательны. У меня несколько рассказов есть про этих художников.

- А не скучно было с народным творчеством?
- Наоборот. Я им устраивала выставки в Доме художника под руководством М.И. Малютина. Я тогда со всеми художниками познакомилась, их всех передружила, перетаскала друг к другу. В Москву мы ездили на ежегодные выставки, на пленэры. И когда я увольнялась, у меня Антоха ревел и говорил: «Мама, не уходи с этой работы, пожалуйста. Неужели ты в выставочном зале не будешь работать?» Это время было очень хорошее. Я с таким народом познакомилась, которого больше в России нет.

- Я чуть-чуть о другом. Вы же наверняка не приемлете графоманские стихи, а народное творчество уважаете. Нет ли здесь противоречия?
- Стихи я не терплю самодеятельные. А народные художники они от себя идут – не копируют и не воруют. Хотя и это случалось.

- А вы сами рисовали?
- А то. Я рисовала эскизы. В хоровом обществе сначала рисуешь эскизы, потом придёт заказчик и говорит: «А нельзя поярче-то, Наталья Григорьевна?» Я отвечаю: «Постараюсь», но делала по-своему. Одна заказчица год ходила, молчала, а потом приехала с какого-то конкурса и говорит: «Как костюмы-то хвалили. Я раньше не понимала, какие они красивые».

- Наталья Григорьевна, почему вы требуете от дипломников, чтоб они в своих коллекциях больше ориентировались на запросы рынка, чувствовали конъюнктуру?
- Потому что с нас это требуют.

- А это хорошо?
- Нет. Те, кто требует, просто не понимают, что единственная возможность научиться творить – это университет. Потом у выпускников не будет такой возможности, и переучить их на промпроизводство – это легко и недолго. Поэтому надо дать возможность творить тем, которые творить могут, – пусть творят.


Такая субординация

- На каком этапе у вас, кстати, происходит сближение со студентами. Есть такой момент?
- Когда мы едем на конкурсы. Общая дорога, общие разговоры...

- А как же субординация?
- Наплевать, мне не нужна она. Это всё от лукавого. Они и так меня уважают, и так заботятся. Как-то давным-давно мы ехали из Москвы, что-то там выиграли, и я им за это бутылку шампанского пообещала – послала кого-то в магазин. Так они притащили ещё колбасы. Я сначала удивлялась, а потом поняла, что на задних сиденьях одной бутылкой не ограничились. Я их тогда страшно отругала. А потом засыпаю и вдруг слышу, что кто-то осторожно меня своей курткой укрывает. Это был тот Лёшка, которому больше всех от меня досталось. Такая субординация.

- А как же им после этих совместных путешествий двойки ставить? Как отчитывать за прогулы?
- Обыкновенно. Но вообще у нас очень хорошие отношения, мы не ругаемся.

- Вы понимаете, что у вас нетипичные для профессора отношения со студентами?
- Неужели уж такие нетипичные? Тогда не пишите об этом. Я ведь думала, у всех так.

- Слушайте, а благодарная профессия у преподавателя? Вот вы вкладываете-вкладываете в студента, а его потом след простыл...
- Я об этом никогда не думала. Честное слово. Конечно, они уходят. Две наши выпускницы уехали в Гонконг, спустя годы одна из них решила вернуться в Иваново. Так вторая, услышав об этом, побежала на рынок, чтоб купить и послать мне антикварный калейдоскоп. У меня он теперь стоит по центру на столе. И Наташа вроде со мной. Мне нравится. Такого, наверное, ни у кого нет.

- Я забыл спросить: в текстильный институт вы когда пришли на работу?
- Текстильный институт решил открыть новую специальность, чтобы готовить художников, ещё при ректоре К.М. Пирогове. И они стали искать человека, который это сможет организовать: который и с вузом знаком, и с профессией. И вот они меня откопали и позвали, наобещав всего, что до сих пор не сделано.

- И вы сразу согласились работать на кафедре?
[Незадолго до этого вопроса к нам подошёл Вадим Евгеньевич Мизонов, став участником разговора.]

- Вадь, я сразу согласилась?
- Да.

- Из-за тебя, что ли?
- Да.

- А какая взаимосвязь? [Это уже мой вопрос Вадиму Евгеньевичу.]
- Дело в том, что я потомственный преподаватель и я работал всё время в вузе. И какая-то у нас была в семье привычка, что это не просто заработок, а определённая миссия. Когда Наталья Григорьевна говорит про стихи – она не выдумывает. Она знает и любит поэзию, но дело не только в этом. У неё ведь задача не просто подготовить тех, кто костюмчики рисует. Миссия – подготовить культурных людей, это такая редкость сейчас.

- Вадим Евгеньевич, а вы согласны, что у Натальи Григорьевны нетипичные отношения со студентами.
- Совершенно нетипичные. Дело в том, что образование у художников явно или не явно строится по принципу «класс такого-то». Все, кто учится на кафедре Натальи Григорьевны, – это её класс. Даже если она не ведёт предметы, студенты всё равно вокруг неё вертятся. Это уникальные отношения. Я почти всех её учеников знаю. Они все дома у нас бывают, я их кормлю иногда. Они сидят вечерами, раскладывают все эти тряпочки, разговаривают обо всём. Хорошо…

- Наталья Григорьевна, а не возникает здесь опасности, что вы невольно навязываете студентам какие-то собственные представления о профессии? Вот, например, вы им советуете музыку для показа. Это всегда получается очень точно, и студенты вам благодарны. Но это же не они выбирают, а вы… Это не в упрёк, конечно.
- Если я навязываю – то я молодец. Потому что они музыку не знают. Если им дать волю – на показе будет одна англоязычная бухолка. А я им говорю: «Возьми Таривердиева или Артемьева, на всякий случай послушай Шевчука». И они записывают эти фамилии в тетрадку, потому что не знают их. Некоторые нынешние студенты – ты не поверишь – не знают Бориса Гребенщикова.

- Поверю, у меня такие же студенты. Но почему у меня это вызывает раздражение, а у вас сочувствие?
- Сочувствие, что они, бедные, ничего ещё не знают. Они приходят после ко мне и говорят: «Я вообще тащусь от Гребенщикова». Несколько девочек стали фанатками Камбуровой. Они, когда узнают – влюбляются. Я вот вчера у Зайцева была на показе, у него тоже музыка классная, но у него – великие американцы.


Солнце и Джульетта Мазина

- Вы, кстати, как с Зайцевым познакомились?
- Это было уже после открытия кафедры, в середине 1980-х. Я приехала в Сочи с ивановской делегацией, и у меня там был заявлен мастер-класс. К тому времени я ещё не защитила кандидатскую диссертацию, не была патентованным искусствоведом, сильно испугалась ответственности и подготовилась хорошо. Зайцев меня услышал, ему я понравилась – он очень впечатлительный. Он объявил, что Наташка – это весёлое солнце, и вообще она похожа на Джульетту Мазину. И с тех пор он к нам ездит.
Зайцев – отдельный разговор, это уникально явление. Он очень чувствует моду. При этом он хорошо образован, досконально знает историю искусств, он влюблён в барокко и Караваджо. Зайцев пишет обалденные стихи, похожие на переводы поэтов Возрождения. Он любит со мной об этом говорить, потому что очень многие их не читали, уроки великого искусства знают приблизительно и просто льстят ему. Надоело ему это почитание без понимания.

- А вы с ним на вы?
- Когда как. В основном на вы. А он такой: все, кто его хорошо знает, обращаются на вы и по имени-отчеству.

- И за Музей ивановского ситца не обижаетесь на него? [Напомню: ради коллекции В.М. Зайцева была демонтирована треть музейной экспозиции.]
- Это не он ведь всё сделал. Но это, конечно, плохо. Если б у нас был музей Зайцева – это был бы дополнительный мощный туристический бренд. Я просто вижу, как люди реагируют на имя Зайцева. Но под такой музей нужен особняк – он элегантный, классический художник, его в деревянный дом не посадишь. Есть в Иванове подходящие здания, просто жадничают. А музею ситца вернули бы эти площади – очень их не хватает.


Подождём ещё немножко

- С 1982 года работает ваша кафедра. Сколько у вас выпускников?
- Наверное, около 1400.

- Стала ли лучше отечественная мода благодаря им? Где они, эти 1400?
- А больше культуры стало. Больше. Сейчас заново текстиль начал расцветать – там хорошие художники, хорошие рисунки идут. И в швейных организациях…

- Я вот сейчас ехал в автобусе и смотрел на женщин, которые заходили по дороге. Честно говоря, не заметно влияние 1400 ваших выпускников.
- Подождём ещё немножко. Потому что промышленность всегда была злой мачехой для художников. Руководители предприятий не очень к ним прислушиваются – думают, что они чего-то не понимают, что журналов не смотрят. А они в расцвете сил, между прочим. Моду делают молодые.

- Наталья Григорьевна, вы всегда говорите, что одежда – это демонстрация чего-то, это знак. Как современная мода характеризует то, что в обществе происходит?
- В обществе и в моде происходит перемешивание всего и вся. Повсюду микс. Мешаются возраста и стили, женское и мужское. Мужчины носят то же, что юноши и даже дети. Запросто: ему 60 лет, у него пузо пивное, а он всё равно топает в маечке и шортиках. Ещё интереснее то, что дети одеваются так же, как взрослые. Наступило поспешное время распада общих правил и соединения несоединяемого.

- А вот эти узкие пиджачки, которые топорщатся и коротковаты, – это случайно?
- Это не потому, что мал пиджак, это символ скорости, опережения времени. Все сейчас торопятся – одежда словно не поспевает за человеком, он из неё выскакивает.

- Современная мода требует от человека жертв или всё будет идти к упрощению?
- К упрощению.

- Хорошо это или плохо?
- Плохо. Ведь что такое культура? Это всегда труд. Человек тратит время и старается одеться красиво не ради себя, а ради окружающих и обстановки. Это и есть культура.

29 марта 2024
Все новости