Осенью прошлого года во время лекций по русской литературе Георгий услышал несколько стихотворений Анны Барковой, заинтересовался, нашёл в университетской библиотеке книги ивановского профессора Таганова, получил грант и прилетел в Россию.
Георгий учится в аспирантуре Гарвардского университета (Кембридж, США), факультет славистики. В литературном музее ИвГУ, где хранятся рукописи поэтессы, он проработал весь июнь. Что он там нашёл и зачем искал – об этом через несколько абзацев.
Сначала расскажу про Анну Александровну Баркову. Если бы не три ГУЛАГовских срока, массовый читатель ставил бы её имя в один ряд с Ахматовой и Цветаевой. Хотя, может быть, без тех «лагерных путешествий» не было бы такой поэзии. Баркова ещё в середине 1920-х, до арестов, в одной из анкет написала: «Лучшая обстановка для литературного труда – каторга». Правда, после первого приговора она просила наркома Ягоду заменить ссылку расстрелом: «Прошу подвергнуть меня высшей мере наказания. Жить, имея за плечами 58-ю статью и тяжкое обвинение в контрреволюционной деятельности, слишком тяжело. Спокойно работать и вернуться к своей профессии писателя, что было для меня самым важным делом в жизни, будет невозможно». Главный чекист наложил резолюцию на это заявление: «Не засылайте далеко». Баркову отправили в Караганду.
Затем были лагеря в Удмуртии и в Коми. Ни на одном из трёх судебных процессов Баркова не отказывалась от своих взглядов на сталинский режим и искренне удивлялась, почему её хотят наказать за мысли, за черновики неопубликованных работ.
Все три ареста были исключительно за стихи, за прозу, за дневники. Рукописи прикладывали к уголовным делам как вещдоки. Благодаря этому они, может быть, и уцелели до наших дней. В 1991 году произведения Барковой из архивов КГБ были переданы в литературный музей Ивановского университета.
Почему в Иваново? Поэтесса здесь родилась. Здесь сформировались её характер и мировоззрение. Баркова – по природе своей замкнутая и нелюдимая, некрасивая, надсмехающаяся над собой и окружающими – «одинокая, прокажённая», «вечно не та». Несчастия и житейская неустроенность окружали её с рождения. Но при этом через стихи пробивается бунтующая витальность, страстность к жизни, вопреки всему.
…А тело? Кожа да кости,
Прижмусь – могу ушибить,
А всё же: сомненья бросьте,
Всё это можно любить.
Как любят острую водку, –
Противно, но жжёт огнем,
Сжигает мозги и глотку
И делает смерда царём.
Как любят корку гнилую
В голодный чудовищный год, –
Так любят меня – и целуют
Мой синий и чёрствый рот.
Какая ещё женщина так про себя напишет? В ранних стихотворениях Баркова бунтует против Бога, строя, законов природы. Неистовая поэтесса не щадит ни себя, ни других.
В Гарвардском университете на занятиях разбирают «Преступницу» и «Контрабандистов». По ним аспирант Георгий и запомнил поэтессу из Иванова. Процитирую по четверостишью:
Я – преступница, я церкви взрываю,
И у пламени, буйствуя, пляшу,
По дороге к светлому раю
Я все травы, цветы иссушу.
(1922)
Завтра боязливо в темной чаще
Расстреляют нас, контрабандистов.
Встретим смерть протяжным и сверлящим,
Словно острый луч, сигнальным светом.
(1921)
Баркова уехала из Иваново-Вознесенска в 1922-м (ей был 21 год) по приглашению Анатолия Луначарского – советского комиссара просвещения. Ивановка жила и работала в Кремле, была секретарём наркома. Волей-неволей она замечала окружавший её чиновничий цинизм, нарождающуюся бюрократию, советское двуличие. Ей это не нравилось. Вскоре Баркова потеряла работу в Кремле. Несколько лет промыкалась по столице, а дальше – лагеря и ссылки. Лишь в конце жизни больная поэтесса получила от Союза писателей небольшую комнату в Москве.
Баркова с 1920-х нигде не печаталась. При жизни вышел только один её сборник – «Женщина», с восторженным предисловием Луначарского. Потом поэтессу забыли даже в родном городе. Тем удивительнее случайное открытие Барковой. В 1970-е на неизвестное имя натолкнулся молодой ивановский литературовед Леонид Таганов. Он познакомился и подружился с Барковой, стал её первым публикатором и исследователем. Увы, поэтесса не дожила до массового признания (хоть и предчувствовала его): Баркова умерла в 1976 году.
…Ну а теперь вернёмся к нашему герою – аспиранту из Гарварда. Зовут его Джорди Кеньон-Синклер. В России он просит называть себя «Георгий» и сам же вспоминает шутку: «Он же Гога, он же Жора».
Георгий родился в Лондоне. Но не в том, который «is the capital of Great Britain», а в том, который на юге Канады. В университете Торонто семь лет назад Георгий и начал изучать русский язык.
– Много людей в Канаде изучают русский?
– На первом курсе нас было человек 70. Нам не надо сразу определяться со специальностью, можно ходить на разные курсы и выбирать.
– И чем объясняется твой выбор?
– Особых причин не было. Я хотел изучить новый язык плюсом к английскому и французскому. К тому времени я уже читал каких-то русских авторов, и они мне нравились. Достоевский, например. И мне показалось, что оригинал может значительно отличаться от перевода. Позже я в этом убедился: у всех писателей есть то, что переводится, и то, что невозможно перевести на другой язык.
– Кто преподавал в университете русский?
– Сначала американцы, британцы. А потом русские. Очень много выходцев из Украины. В 2013 году я ездил в Киев и в Одессу, слушал курсы по русскому языку.
…К концу своего университетского обучения в Торонто я уже нормально начал читать по-русски. По окончании я получил стипендию для поездки в Россию. В Москве я провёл шесть месяцев, работал как переводчик. Это было достаточно глубокое русское углубление (есть ведь такое слово «углубление»?). А потом сразу же из Москвы я полетел в Бостон.
– Почему в Гарварде темой диссертации стала именно Баркова?
– Пока нет темы, ничего не решено. Но когда я поступал, я уже знал, что меня больше всего интересует поэзия – особенно начала ХХ века. Декан нашего факультета прошлой осенью на занятии рассказала про Баркову. И я понял, что есть такая талантливая, сложная личность, которую просто не знают на Западе. Она совсем не переведена на английский.
Мне сразу понравились ранние стихи Барковой… Не потому, что она злая – а потому что сложная. Её нельзя объяснить двумя-тремя словами. Баркова и та, и другая.
…Я нашёл в университете почти все книги Л.Н. Таганова. В Гарварде великолепная библиотека. Это одна из главных причин для того, чтобы там учиться. На французском есть книга Катрин Бремо [переведена на русский и вышла в издательстве ИвГУ в 2011 году. – Н.Г.]. Она писала биографию Барковой и переводила стихи. Я бы хотел примерно так же сделать на английском.
– Будешь переводить с сохранением рифмы?
– Тяжёлый вопрос. Но я бы хотел. Особенно важен ритм. Хотя четырехстопный ямб по-русски – это не то же самое, что четырехстопный ямб по-английски. Но я хочу перевести так, чтобы звучало, чтобы форма была.
Ни на одном из трёх судебных процессов Баркова не отказывалась от своих взглядов на сталинский режим и искренне удивлялась, почему её хотят наказать за мысли, за черновики неопубликованных работ
– Сам пишешь стихи? – Нет, не пишу. Но мы с коллегами по аспирантуре перевели в этом году творчество русскоязычной писательницы Линор Горалик. Сборник скоро выходит на английском. Я перевел 12-13 стихов. Это было интересно.
– Ты рассказывал про своих товарищей по аспирантуре. Я так понял, вы берёте для исследования не самых известных русских писателей: Крыжановский, Баркова…Это специально?
– Я думаю, да. Если ты, например, выбираешь Достоевского – то уже столько про него написано, что трудно сказать свое слово, трудно изучить все предшествующие исследования. У нас принято писать не об одном писателе, а о трёх-четырёх. Это норма, чтобы найти в диссертации какие-то связи между ними, построить философические понятия. <…> На кафедре славистики 25 аспирантов. Мы много занимаемся ХХ веком.
– В чём ценность ГУЛАГовского архива Барковой, который хранится в ИвГУ? Что представляет особый интерес?
– Я сегодня читал своего рода диалог между Барковой и её любовницей, солагерницей Валентиной Михайловной Макотинской. Это девять блокнотов по 100 страниц. Они написаны в течение пяти месяцев 1954 года. Все стихи датированы. Я не представляю, как Баркова могла столько писать в лагере. В некоторые дни – по три-четыре стихотворения. Кажется, что она ничего кроме этого не делала. Но это вряд ли.
Многие стихи Барковой написаны рукой Макотинской. Вероятно, она также писала и свои. Трудно оценить пока их качество, но они мне нравятся. Макотинская не сочиняла до этого, и она во многом ориентируется на Баркову. Её стихи похожи по форме, по темам, по тону. Но они – другие. Макотинская была более культурной, что ли. Она путешествовала в юности по Европе. [В.М. Макотинская – дочь известного революционера-подпольщика. В конце 1920-х в их семье жил писатель Исаак Бабель. – Н.Г.]
– А неопубликованные стихи Барковой попадаются?
– 13 лет назад в «Вестнике литературного музея ИвГУ» были напечатаны 94 стихотворения из этих блокнотов. Но опубликовано далеко не всё. К тому же есть надежда, что могут быть найдены новые неизвестные рукописи. Но очень трудно читать почерк Барковой.
– Когда ты переведёшь стихи на английский, какой реакции ты ожидаешь среди читателей в США?
– Это сложно сказать. Если стихи хорошо переведены – они должны быть интересны. Но желательно, чтоб люди что-то знали ещё и о самой Барковой.
– Что важнее в данном случае – творчество или биография?
– Это неотделимо. Но я считаю, что творчество Барковой важнее. Многие прошли через ГУЛАГ. Но только она писала там прекрасные любовные стихи, очень сильные. В этом контексте – удивительный феномен.
Если ты, например, выбираешь Достоевского, то уже столько про него написано, что трудно сказать своё слово, трудно изучить все предшествующие исследования. У нас принято писать не об одном писателе, а о трёх-четырёх. Это норма, чтобы найти в диссертации какие-то связи между ними, построить философические понятия
– У тебя какое любимое стихотворение? – Я ещё не могу читать Баркову наизусть. Но у неё есть стихотворение «Нечто автобиографическое», в котором она обращается к будущим исследователям. Это в своем роде warning [предостережение. – Н.Г.]. Поэтесса как бы предсказывает, что будущие читатели могут неправильно её понять; что будет интерес к её творчеству, что будут споры о том, какой она была. Прекрасное стихотворение. Это было написано в 1950-х. Баркова уже 30 лет не издавалась, 20 лет была в тюрьме, но она понимала, что люди когда-нибудь будут её читать.
– Когда закончишь аспирантуру, что будешь делать?
– Если будет работа, останусь в университете. Осенью я начну преподавать русский язык. И я очень жду, я готов, я очень хочу.
– Много желающих в Гарварде?
– Кажется, русским языком в последнее время интересуются всё больше.
– С чем это связано?
– С политикой. После распада Советского Союза был спад интереса. Люди думали, что Россия – это теперь «нормальная», обычная страна. Но теперь студенты понимают, что Россия может быть интересна.
– Что ты посоветуешь прочитать своим студентам из русской литературы?
– Я люблю и недавно перечитал «Мелкого беса» Сологуба. «Петербург» Белого. Мне очень нравятся стихи Анненского, Пастернака. Я бы хотел всё это совместить в одном проекте. Но понятно, что студентам надо начинать с прозы. Я бы советовал романы Толстого и Достоевского, если они ещё не читали.
– А Баркову будешь советовать? Или она не для начального этапа?
– Пока нет её переводов на английский. И это главная проблема. Но жизнь поэтессы сама по себе должна быть очень интересна людям.
…И ещё в тему. В Чехии закончились съёмки полнометражного художественного фильма «Восемь глав безумия» по одноимённой повести Анны Барковой. Режиссёр Марта Новак через биографию поэтессы пыталась показать историю Советского Союза: от революции до оттепели. Фильм, судя по трейлеру, снят в артхаусной манере с элементами мультипликации.
Марта написала мне, что была бы не против показать ленту на следующем кинофестивале «Зеркало». А ещё она просит передать привет профессору Л.Н. Таганову: «Мне про него и про Анну Баркову рассказывал еще Семён Виленский [известный советский диссидент и литератор. – Н.Г.]. У меня, конечно, есть книга Таганова «Вечно не та», она была моим источником».
Передаю этот привет публично, чтобы ещё раз подчеркнуть роль Л.Н. Таганова в этой истории. Благодаря ивановскому литературоведу о Барковой узнали во всём мире. А ещё у Леонида Николаевича в августе день рождения. Многая лета!
2. Уже не храм, но ещё не ресторан
«Имея такой материал, который хранится в ивановских музеях, нужен только креатив и идеи. Была пара-тройка выставок, которые, я считаю, оставалось чуть-чуть докрутить, и это был бы проект для хороших гастролей», – говорит Сергей Соловьёв.
Он уехал из Иванова после окончания истфака. Давно. В Москве защитил диссертацию по искусствоведению (сейчас заканчивает докторскую), сделал себе имя в журналистике как арт-обозреватель. Он – один из создателей модного и прогрессивного музея «АЗ» – музея Анатолия Зверева.
Сергея Соловьёва пригласили прочитать публичную лекцию в ИГХТУ (это было ещё в мае). Заявленная тема – «Современное искусство в современном музее». Показательно, что ивановские музейщики на этом мероприятии замечены не были.
Конечно, и лекция, и наш предшествующий разговор с Сергеем крутились вокруг персоны Анатолия Зверева (1931–1986). Если ещё не видели его картин – посмотрите в Интернете (а лучше – в музее). Пикассо называл Зверева лучшим русским рисовальщиком. Да и биография у него любопытная – маргинал, беспринципный гений, вечно пьяный романтик. Художник занимался, что называется, жизнетворчеством: любой его поступок выглядит как художественный жест. Зверева нельзя отнести к реалистической школе, по большей части его интересовала формальная сторона искусства: цвет, линии, пятна, ритм, композиция.
Сергея Соловьева пригласили прочитать публичную лекцию в ИГХТУ (это было ещё в мае). Заявленная тема – «Современное искусство в современном музее». Показательно, что ивановские музейщики на этом мероприятии замечены не были
…Для массового зрителя всё, что не похоже на фотографию, – мазня. Потому мой первый вопрос к искусствоведу Соловьёву – о том, как приучить публику к формалистическому искусству, как настроить свой взгляд. Ответ: – Мы зря не доверяем нашим зрителям. Они готовы к тому, чтобы видеть модернистское искусство.
– Вот вам конкретный пример: я отправил в художественный музей своих студентов. Во-первых, мне пришлось их чуть ли не уговаривать сначала. А, во-вторых, посмотрев на модернистское искусство ХХ века, они признались, что ничего не поняли, хотя искренне пытались. Потому и вопрос: как объяснить авангард (хотя бы столетней давности), как воспитать любовь к нему?
– Если зритель что-то не понимает в музее – это вина музея. Значит, неправильно показали. Раньше к этому было такое отношение: не понимаешь – и не надо, искусство не для всех. Сейчас это изменилось. Посетители не стесняются спрашивать элементарные вещи, и музей должен их объяснить. Надо рассказывать, надо много работать с аудиторией.
– Не превращается ли при этом посещение музея в лёгкий досуг?
– Сейчас стремительно меняется функция музея в обществе. Это довольно сложно и интересно. Вплоть до XXI века музей воспринимался как храм, собрание особых вещей. Это отражалось даже в самом функционировании: в музее нельзя было шуметь, прикасаться к экспонатам. Приходили обычно в выходной день всей семьёй, чтобы приобщиться к прекрасному, к высокодуховному.
Сейчас музей превращается скорее в место встреч, в точку привлечения очень разных людей. Мы все можем принадлежать к разным религиям, к разным политическим взглядам, но мы все знаем, что «Троица» Рублёва – это шедевр. Почему очереди к классике сейчас выстраиваются? Это возможность общественного консенсуса. Все понимают, что это важно, нужно, интересно.
Вторая причина нынешнего музейного бума – желание людей найти вечные ценности, которые утекают сквозь пальцы. И третий момент – остальные виды искусства стали дороги для массового зрителя. Театр, музыка, кино вышли в разряд элитарных по ценам. Музей – дешевле, потому и растёт посещаемость.
…И сами музеи меняются. Сейчас уже почти никто не делает ставку на основную экспозицию, которая стоит десятилетиями. В залах постоянно должно быть что-то новое, чтобы человек приходил не один-два раза за жизнь, а каждый месяц. Современный музей – это не только картины, и даже не столько картины. Например, галерея «Тейт» открыла новое пространство в Лондоне, где нет ни одной картины. Там проходят перфомансы, кинопоказы, концерты.
– Вот и получается, что искусство отошло на второй план, а первоочередным стало развлечение.
– Это данность. Уже подсчитано, что если в музее запрещают делать селфи и фотографировать в залах, то люди в этих залах практически не остаются. Сегодня музей без ресторана и магазина уже меньше привлекает. Правда, если в нём нет достойных выставок и произведений, то только ради ресторана люди не придут.
Сейчас музей превращается скорее в место встреч, в точку привлечения очень разных людей. Мы все можем принадлежать к разным религиям, к разным политическим взглядам, но мы все знаем, что «Троица» Рублёва – это шедевр. Почему очереди к классике сейчас выстраиваются? Это возможность общественного консенсуса. Все понимают, что это важно, нужно, интересно
– В Иванове постоянные экспозиции не меняются десятилетиями. Вроде бы давно пора. Но в нынешних условиях (без денег и специалистов) вряд ли возможно сделать хорошую выставку. Вот и приходится выбирать: или ничего не трогать, или делать заведомо хуже. – Я не знаю здесь рецепта. Но финансирование – не самое важное. Самое дорогое – идея и креатив, всё остальное прикладывается. Видели выставку «Авангард из собрания провинциальных музеев», которую делал Сарабьянов в еврейском музее? Он собрал из более чем пятидесяти музеев, в том числе из Иванова, авангардистов начала прошлого века. Это была просто бомба в Москве. А ведь у нас всё это хранится.
Вы спрашиваете, почему люди не понимают модернизм, новое искусство. Значит, музей не может это нормально показать. Показать абстракцию Поповой, которая в Иванове есть, и объяснить в чём её крутизна. В общем-то, речь идет о правильной и интересной подаче своего материала.
…Вот, например, ивановский музей имеет налаженные связи с музеями Верхней Волги. Я видел их совместные проекты. Но это можно было бы сделать интереснее – чуть-чуть больше драйва. Поставьте, например, два экрана, с которых будут рассказывать о художниках…
– Почему это не делают: провинциальная косность или денег не хватает?
– Думаю, всё вместе. Есть ещё проблема целевой аудитории. В Москве мы знаем, кто к нам придёт. Многие наши зрители уже съездили в Лондон и увидели, как по-настоящему делаются серьёзные проекты. Потому и с нас просят. В Иванове таких людей, видимо, немного. У музея должен быть свой авторитетный зритель. Это может быть человек из администрации, который курирует культуру. Или это будет кто-то из университета; или московский куратор, который приедет и скажет: «Вот это убрали, а это переставили». Такого зрителя, может быть, и не хватает Иванову…
– Можно ли привезти выставку Зверева в Иваново? Или не гастролируете?
– Наверное, можно. Но уникальность музея Зверева в том, что это 3D-пространство – инсталляция, огромный экран, на котором демонстрируются произведения.
– А без этого нельзя – просто показать художника?
– Это то, о чём вы спрашивали: сделать простенько, чтоб было, или вообще не делать. Музей Зверева выбирает второе. Вот сейчас ведутся переговоры с центром Помпиду. Если французы сделают так, как музей задумывал изначально (такие экраны, такая расстановка, такие дизайнерские решения), тогда мы будем делать выставку в Париже. Я думаю, что привоз Зверева в Иваново – это, наверное, строительство ещё одного музея в городе. Одна выставка стоит примерно полмиллиона долларов.
– Для провинциальной культуры это утопия.
– Да. Легче купить ивановцам билет на поезд...
